— Вы дали мне слово.
— Разумеется. Мы договорились, что я
напишу вас обнаженной, мисс Руа. Чем с большим удовольствием
займусь в самое ближайшее время. Скажем, в воскресенье.
— Нет! — выдохнула я.
— Нет?
По тонким губам скользнула едва
уловимая тень холодной насмешки. Всевидящий, как я вообще могла
подумать, что этот мужчина способен на улыбку?! Что он вообще
способен на что-то хорошее?!
— В воскресенье, мисс Руа. В
двенадцать. Жду вас у себя по этому адресу. — Мне в ладонь лег
картонный прямоугольник.
— Только не в воскресенье, — сдавила
злосчастную карточку в руке, чувствуя, как бешено колотится сердце.
— Вы же слышали, у меня назначена встреча.
— Которую вам придется перенести.
— Назначьте любой другой день, месье
Орман, — вскинула голову, с вызовом глядя на него. — В воскресенье
я не приду.
— Значит приползете.
От того, как это было сказано, по
коже прошел мороз. Прежде чем я успела ответить, он развернулся и
направился к лестнице. Прямой, как выхваченная из ножен сталь, и
равнодушный ко всему, что осталось за спиной.
Прямой?
Я смотрела на него, не в силах
поверить глазам. Орман не только не опирался на трость, скорее,
перехватил ее как оружие: большой палец на набалдашнике, остальные
сжимают шафт с такой силой, что тот чудом остается цел. Представить
этого мужчину сутулящимся или прихрамывающим было решительно
невозможно. Равно как и…
Мужчину из моего сна.
Я сидела на подоконнике и грызла
карандаш. Вредная привычка, за которую меня постоянно стыдили, но
сейчас стыдить было некому. Разве что мисс Дженни, и та спала,
уютно свернувшись клубочком на тахте. А я рисовала. Рисовала
несмотря на то, что было уже далеко за полночь — с выставки
вернулась поздно. Рисовала, подтащив поближе лампу-артефакт (на нее
уходила приличная часть жалованья, но художнице без такой лампы
никуда). Рисовала, вытягивая образ из глубин сознания по
чертам.
Хищный разлет бровей и жесткий взгляд
светлых глаз, прямой нос, мягкая линия подбородка и красиво
очерченный контур губ. Серебристая прядь, словно иней впитался в
волосы (почему-то мне казалось, что это важно). Закончив, подтянула
набросок, который сделала раньше, соединила два листа вместе и
поднесла к свету.
Они не были похожи.
Даже близко не были, резкость Ормана
не вязалась с красотой мужчины на втором наброске. Красотой
бесспорной, пусть и жесткой. Хотя кое-что общее у них все-таки
было: взгляд. В глубине светло-серых глаз не то плескался туман, не
то стягивалось тучами грозовое небо. Мертвое, как на темной стороне
полотна.