А значит…
Значит, человек, которому Он подарил
свободу, по какой-то причине не желал этой свободой
воспользоваться.
Безумная, жуткая мысль, которую
подсознание Лэйда безотчетно отодвигало подальше, как отодвигают
обычно какую-то колючую или острую штуку, лежащую на столе. Но эта
мысль возвращалась – снова, снова и снова, до тех пор, пока
мостовая Хейвуд-стрит не заалела в лучах рассвета и под окнами не
заскрипел фургон молочника.
Человек, не желающий покинуть остров
по доброй воле. Это звучало нелепо. Это звучало...
бессмысленно.
И могло означать только одно. Человек,
чей билет на «Мемфиду», бережно свернутый, лежал в портмоне Лэйда,
был безумен.
Только безумец, оказавшись в Новом
Бангоре, не сообразит, куда его занесло и не заметит – то, что
внешне кажется вполне тривиальным колониальным владением
Британского Содружества, таит внутри картины более страшные и
зловещие, чем полотна Босха. Только безумец, осознав масштабы
постигшего его бедствия, не попытается покинуть острова любым
возможным путем, пусть бы даже и вплавь на своем дорожном саквояже.
Без сомнения, этот человек, чьего имени Лэйд все еще не знал,
должен быть безумным.
Но все его умозаключения полетели в
тартарары, едва лишь гость оказался в его кабинете. Первым делом он
машинально отметил, что дорожный костюм гостя был порядком запылен
и не нов, но при этом выглажен и опрятен, кроме того, вполне
подходил для тропического климата – признак здравомыслящего
джентльмена. Ладно, вынужден был признать он, допустим не все
психопаты разгуливают по острову в ночных сорочках или нагишом,
некоторые из них могут производить вполне благообразное
впечатление, прежде чем попытаются освежевать себя ножом или
выкинут еще какой-нибудь номер в духе Бедлама. Но уже это было
звоночком – звоночком, насторожившим Лэйда не меньше, чем звоночек
колокольчика над дверью в «Бакалейных товарах Лайвстоуна и
Торпса».
Кроме того, джентльмен, зашедший в его
кабинет, вел себя в высшей степени благопристойно. Был вежлив,
спокоен, обходителен и, несмотря на некоторую старомодную
цветистость языка, странную для его моложавого вида, выглядел
вполне здравомыслящим. По крайней мере, у Лэйда не возникло желания
держать руку поближе к верхнему ящику его письменного стола, в
котором лежал револьвер.