Лэйд мрачно глядел на него исподлобья,
надеясь, что этот ручей красноречия изойдет сам собой, не требуя
его, Лэйда, вмешательства. Ему никогда не приходилось участвовать в
религиозных дискуссиях, эта сфера лежала слишком далеко от
привычной ему, но, как доподлинно известно каждому в Хукахука,
человеку, способному успешно отбиваться от коммивояжеров, ничего не
стоит одной левой разделаться с Эразмом Нотердамским и Фомой
Аквинским вместе взятыми.
- Страсть, мистер Лайвстоун! – голос
Уилла, мелодичный и негромкий, зазвенел медью, глаза сверкнули,
даже сутулость на миг пропала, когда он выпрямился в кресле, - Вот
что делает наделенный душой глиняный черепок настоящим человеком.
Страсти большие и малые, добродетельные и греховные, расчетливые и
бессмысленные… Как много их и как многое они определяют! Вы читали
Вольтера, мистер Лайвстоун?
- Я… кхм… - Лэйд, нахмурившись,
изобразил пальцами какой-то непонятный знак, - Как-то,
знаете…
- Наше клерикальное вороньё с
готовностью объявило его антихристом и врагом веры, но это не так.
Уверяю вас, это не так! Вольтер во многом запутался и не единожды
дерзил, но главное он понимал верно. Как он писал, страсти – это
ветра, надувающие паруса корабля. Иногда, бывает, ветер топит
корабли, но без него корабль оставался бы навеки
недвижим.
- Неглупо сказано.
- Схожим образом думал и мудрый сэр
Александр Поуп, когда сказал: Все мы плывем по волнам океана, разум
служит нам компасом, а страсти – ветром. Беда в том, мистер
Лайвстоун, что в попытке наказать ереси и схизму, церковь впала в
другую крайность, объявив войну своеволию, а вслед за этим
подвергла остракизму и страсти. Да, человеческая страсть, этот
горящий в нас с самого рождения гений, объявлен чем-то греховным,
недостойным и порочным. Чем-то, что надо изжить, уничтожить,
попрать, превратив живые человеческие существа в фарфоровые
изваяния, которые осталось только вымазать краской и выстроить на
подоконнике в Сочельник. А ведь и библейские персонажи не были
смиренными, мертвыми духом, аскетами! Илия и Давид, Моисей и Иисус
Навин, Иезекииль и Самуил – все они были обуреваемы страстями!
Праздностью и мудростью, смирением и развратом, пьянством и
трудолюбием. Нет ничего естественнее человеческих страстей. В конце
концов, люди допускаются на небо не потому, что они обуздали свои
страсти или вовсе не имели никаких страстей, а потому, что они
культивировали их в себе, взращивая понимание. Вере не должно
полагать всякие страсти порочными, потому что именно они делают
глиняное изваяние тем, что ныне зовется человеком.