И внезапно Берендей все понял. И
кинулся ей наперерез, но не успел: она подходила к двери.
— Не открывайте! — крикнул он. — Не
открывайте! Это не человек!
Леонид проснулся ночью в палатке,
среди запретного леса, и впервые подумал, что они нарушают закон. И
если их обнаружат, то неприятностей у них будет больше чем
достаточно. Одно дело — войти в погранзону: не такое уж и нарушение
— выяснят все и отпустят. И другое дело, если их поймают за руку с
медвежьей шкурой (сразу договорились, что тушу брать с собой не
будут, закопают на месте). Вот тут все будет зависеть от того,
возьмет инспектор денег или нет. Если не возьмет, несладко им
придется.
Рядом храпел Валерка, университетский
его дружок. Валерку не волновали вопросы с законом, он не
сомневался: их дело выгорит, а трудности на пути только придают
остроты ощущениям. В соседней палатке спали их проводник и Валеркин
сослуживец. Они тоже ни в чем не сомневались, проводник уже не в
первый раз водил охотников на этот участок — и все сходило с
рук.
Но тревога, разбудившая Леонида,
росла и не давала уснуть. Трус не играет в хоккей, но встреча с
медведем теперь не представлялась ему веселым приключением. Он
видел, как выглядят медвежьи когти: кривые и острые, словно ножи. И
оскаленная пасть зверя навязчивым кошмаром являлась и являлась
перед глазами. Леонид бы ни за что не признался товарищам в своих
страхах, но все спали, и рядом не было никого, перед кем нужно
притворяться.
Ему послышалось, что рядом с палаткой
кто-то ходит: тяжелые, но почти неслышные, осторожные шаги. А если
медведь видел их вчера и решил напасть первым, пока они спят и у
них нет под рукой оружия? Что делать тогда?
Было неловко будить Валерку из-за
беспочвенных подозрений. Леонид нащупал ружье, лежащее в изголовье,
и немного успокоился. Сердце билось громко, так что медведь мог и
услышать его стук. Леонид подтянул ружье к себе, чтобы в случае
чего стрелять, но, как он ни старался затаить дыхание, Валеркин
храп все равно разносился далеко по лесу.
Леониду было стыдно, стыдно больше,
чем страшно. Он обливался потом, ощупывая ореховое ложе карабина,
но успокоиться не мог, как ни хотел убедить себя в бессмысленности
своего ужаса.
Предчувствие беды — вот что это было.
А не страх перед медведем, который может ходить вокруг палатки.
Леонид понял это примерно через час. Ему было невыносимо думать об
охоте. И медведь начал представляться ему не опасным зверем, а
мистическим существом, способным отомстить за себя и с того света.
Леонид слышал немало охотничьих баек о том, как после смерти
медведю открывают рот, чтобы вышла душа. И обязательно убеждают
мертвого медведя, что не ты его убил, ты его только хоронишь.
Леонид всегда смеялся над такими байками, а вот сейчас представил
себе ободранное медвежье тело, поднимающееся из могилы и идущее
вершить месть своим убийцам, и, вместо того чтобы рассмеяться над
сказкой, достойной пионерского лагеря, обмирал от ужаса.