Иногда он чувствовал себя одряхлевшим до столетнего старика,
который, едва поднявшись утром с постели, не глядя, привычно
тянется за палкой, будто без опоры на неё не встать. Только сам он
тянулся за солнцезащитными очками. Потребность в них стала такой,
что надевал даже утром, даже в собственной квартире, хотя рядом
никого не было. Спохватывался и с досадой бросал назад, на столик.
Очки – супер. Стёкла темнейшие – глаз не разглядеть. Кроме всего
прочего, он поработал паяльником и прилепил к дужкам снизу
небольшие пластиковые треугольники: они исключали случайность, что
в сетчатке его глаз напрямую отразятся глаза другого человека.
Без необходимости из квартиры он не выходил. Несмотря на все
уговоры родителей, пытавшихся пригласить к нему известных
психотерапевтов, он только огрызался и всё больше замыкался в себе.
Как объяснить этим дипломированным, что он знает, что с ним
происходит? Как? Да ни один трезвомыслящий человек не поверит в то,
что он может коротко объяснить!
Он ограничил себя до таких рамок, что на улице появлялся редко.
Заработанные за прошлые годы деньги позволяли ему заказывать
продукты в магазинах. Ещё удобней было, когда отец или приезжал
сам, или присылал с работы подчинённых завезти сыну привычный набор
продуктов… Так он постепенно переходил к существованию, близкому к
прозябанию в тюремной камере-одиночке. Минус компьютер. Минус
телевизор. Минус любое общение – особенно с незнакомым человеком.
Из развлечений только чтение. Иногда приходил отец и сидел с ним за
шахматами.
Он отказался от выхода на улицу в часы, когда люди гуляли или
деловито шли на работу. После последней пары случаев, когда к нему,
скрывшемуся за очками, подходили и всеми силами добивались
взглянуть в глаза, он стал выходить по ночам или ранним утром. Отец
уговаривал приехать на дачу, соблазнял красотами и большой
усадьбой, где ему никто не помешает гулять на природе, а он
вспоминал, как легко на расстоянии уловить глаза другого человека.
И наотрез отказывался. Мать однажды, прошлым летом, вывезла его в
лес. Зашли далеко. Единственный раз, когда оторвался на всю
катушку, жадно впитывая цвета и краски и отчаянно мечтая жить
где-нибудь в глухомани…
Мир на улице превратился для него в коричневый, в ожидании
дождя, гризайль – в тонах, которые давали стёкла очков. Дома – в
сплошное небо, в голубые и серые краски. Вниз, со своего верхнего
этажа, он не осмеливался опускать глаза.
