Мокрый снег налипал на сапоги, отчего ноги становились тяжелыми,
точно закованными в колодки, а подошвы норовили съехать на сторону
и опрокинуть тело в растоптанную мартовскую слякоть. Снега никто не
счищал ни теперь, ни во все время зимы, а тренировочный плац был
засыпан мелкими камнями и огромными, неровными глыбами, не
оставляя, куда ступить шагу; когда же Курт попытался намекнуть
старшему инструктору, что его подопечным надлежало бы поднапрячься
и привести территорию вокруг монастырского корпуса в порядок, тот
нехорошо усмехнулся и заметил, что бегать и драться на ровной
чистой площадке может любой засранец, каковому следовало бы
умолкнуть и исполнять, что велено. Велено было, как и всякий
проведенный в этих стенах день, «бегом!»…
У стены Курт остановился, едва не упав, упершись в камень
дрожащими ладонями и опустив голову; своих заляпанных липучей
снежной кашей сапог он не видел – в глазах было темно. Горло
горело, обжигая каждым выдохом, и даже при вдохе холодный весенний
воздух прорывался в легкие режущими кипящими глотками. Привычного
уже приступа тошноты на сей раз не случилось, но распрямиться не
было сил и, что главное, желания – даже такой отдых настойчиво
требовал своего продолжения, и организм не просил уже – повелевал
не переставлять больше ноги, не тащить неведомо для чего вперед
ноющее тело.
Когда при его появлении здесь старший инструктор посулил
«истязать до потери сознания» и «гонять до кровавой блевотины»,
Курт счел это фигурой речи, в каковом предположении жестоко
разочаровался в первый же день своего обучения. Выпитая вместо
завтрака вода оказалась на снегу после того, как он нарезал десять
кругов около корпуса. Сознание он потерял на тринадцатом круге,
даже не успев подумать о символизме данного числа…
– Стоишь на ногах?
Голос звучал неведомо откуда, заглушаясь звенящей в ушах кровью,
и того, как сквозь надсадный хрип выдавил «да», Курт почти не
разобрал, зато четко до зубовной боли расслышал
удовлетворенное:
– Славно… Тогда – бегом. Еще круг.
Возражать он не пытался, и полученному приказу подчинился не
тотчас лишь оттого, что соскребал обломки сил; оттолкнувшись от
шершавого серого камня стены, распрямил готовую сломаться пополам
поясницу и двинулся снова вперед, не чувствуя ног, головы и себя
самого. Мыслей в голове уже давно не осталось – даже грез об
отдыхе. Даже нехитрое по своей сути действие – отсчет дыхания –
пробуждало боль почти физическую.
