Я снова плотно затворил дверь данилинского кабинета, но уже с
другой стороны. И неожиданно для себя оказался нос к носу с главной
любовью всей моей жизни. С мерзавкой Тонечкой. Которая, ни грамма
не стесняясь находящихся в непосредственной от себя близости
античной женщины и дикого майора, бессовестно грела уши у
начальственного пендельтюра.
Пикантность ситуации повергла в неловкое смущение всех троих.
Покраснела даже ювенальная любительница чужих секретов, а
дагестанский майор впервые за всё время нашего с ним знакомства
вдруг тоже застыдился и первым отвёл от меня глаза. Но, если на
этих двух мне было наплевать, то Валентину Викторовну с её
эталонным бюстом и, не менее эталонным крупом, почему-то захотелось
выручить.
Выбирал я недолго. Сыграл принцип очерёдности, поскольку Талгат
Расулыч не далее, как полчаса назад свой пряник уже получил.
- А ведь ты мне казалась вполне приличной девушкой, Антонина! –
разочарованно качая головой и с грустным осуждением во взгляде,
укорил я юную любительницу инсайдов, – Можешь не верить, но видит
бог, сегодня утром я для себя постановил, что пора уже нам с тобой
связать свои судьбы! Решил я, Тоня, сегодня вечером идти к твоим
родителям! Думал, вот получу к обеду орден и новые погоны, а уж
тогда приду к ним, и руки твоей слёзно просить стану! А ты взяла и
вон, что учудила! Эх, Тоня, Тоня… Ну скажи мне, как ты так могла?!
Зачем? Почему? Неужели ты не понимаешь, что своим низким поступком
ты только что наш семейный очаг разметала?!
Демонстрируя свою полнейшую душевную опустошенность, я махнул в
отчаянье рукой и широким строевым шагом поспешил удалиться из
группы учета. Шутки шутками, но нам с Гриненко со всех ног сейчас
следовало торопиться в казематы к цыганам.
Выскочив в коридор, я почти бегом зарысил к своему отнорку. Не
сбавляя хода, толкнул дверь кабинета и только тогда перевёл
дыхание. Во-первых, Стас был на месте! А во-вторых, если
отправленная в отставку Антонина вдруг сейчас заявится с
объяснениями, то в присутствии товарища мне будет гораздо проще от
неё отбиться.
Дружественный опер, в отличие от меня, был спокоен и, можно
сказать, наслаждался жизнью. Он сидел за столом Иноземцевой и
сосредоточенно поглощал порезанный на треугольные куски яблочный
пирог. Запивая его чаем из моей сиротских размеров кружки. Из этой
оперативно-гастрономической пасторали я сделал вывод, что совсем
недавно здесь побывала моя начальница. В то, что Гриненко
пожираемый им пирог принёс с собой, мне, как реально мыслящему
человеку и агностику поверить было бы трудно.
