Зыбкие тени дождевых струй на стекле блуждали по лицу Агаты, спотыкаясь о ее рассеянную младенческую улыбку. Потом улыбка застыла, и настоящие слезы покатились по ее щекам. Агата вспомнила, кто она такая.
Клод прижал свою вечную невесту к груди, шепча неразборчивые нежности ей в макушку. Тепла в его дыхании было не больше, чем в ночи за окном.
– Чёрт принес нас с тобой в эту промозглую Россию, – пробормотал он, чувствуя на губах привкус седины и прошлого уродливого века. Этот век впитался в них обоих, его теперь ничем не вытравишь.
– Клод, – прошептала Агата, не поднимая головы. Конечно, она забыла и про Россию. Просыпаясь, она бывает так счастлива первые несколько минут, словно только родилась на свет. Что каждый раз заставляет ее вспоминать? Наверное, голод – ему не присуще чувство такта. А может быть, взгляд ее падает на сухие морщинистые руки, легкие, как птичьи крылышки, или на какое-нибудь проклятое зеркало, отражающее пустоту. Зеркала все лгут. Она не пуста, она по-прежнему прекрасна.
– Клод, – жалобно, на грани паники повторила Агата. – Клод… как меня зовут?..
Его имя она ни разу не забывала. А своё пускай вспоминает. Ей нужны хорошие воспоминания. Пусть вернётся в детство, в солнечный Цюрих, или в Геную, или на остров Корфу, где оливковые рощи и качели с коротким плечом. Туда, где морская пена целовала ей пальчики задолго до Клода. Ей бы и сейчас туда, поближе к морю, но ведь ночи над морем такие же темные, как и над сушей.
– А… – подсказал Клод.
– Адель? – беспомощно предположила она после долгого молчания.
– Умница. Ты всё помнишь.
Упрямая умница. Когда-то Клод любил смотреть, как она спит, а теперь вздыхал с облегчением, когда она просыпалась. В прежней жизни Агата ворочалась и бормотала во сне, улыбалась и хмурилась, умильно шлепала губами, посылая своим сновидениям воздушные поцелуи. Теперь же она цепенела, как на посмертном фото, и глядеть на нее такую было невыносимо.
Агата молчала, вспоминая. Клод молчал тоже, задумчиво водя пальцем по лабиринту морщинок на ее ладони. Пустой вагон укачивал их обоих, и сизые огни пригородных станций скользили им навстречу.
– Скоро рассветет? – спросила Агата устало.
– Нет, – нет ничего хуже, чем говорить с ней о рассветах.
Упрямая, упрямая. Разве ночи не бывают прекрасны? Не пьяные и грязные ночи русских вокзалов, а те, где юная беззаботная Агата гуляла под руку с молодым офицером, и живые светлячки барахтались, запутавшись в ее кудрях. Тогда эти кудри казались Клоду черными, как сама ночь, и он тайком подсаживал в них новые беспокойные звездочки. Агата твердила, что волосы у нее будто бы каштановые. Может, так оно и было при свете солнца. Теперь уже не узнаешь.
