Знакомый по множеству предыдущих бессонных ночей маршрут был
преодолен весьма скоро, и вот уже до слуха Кайса долетел звук, с
которым встретились зубы старика с невидимым в темноте глиняным
краем миски.
— Не выбей ты! Там у тебя их всего два с половиной осталось. Чем
шамкать станешь?
Пьющий не спешил с ответом, смакуя воду, отпивая мелкими
глотками, словно растягивая удовольствие. Наконец с водой было
покончено, и Кайс ощутил, как руку его толкнула миска.
— Двигай свое тело в сторону, я присяду.
— У тебя своя берлога есть, вот и ступай туда.
Даже в темноте, не видя лица старика, Кайс понял по голосу и
интонации, что тот улыбается.
— Ну что, дед? Легче?
Осторожно, будто боясь спугнуть кого-то невидимого резким
звуком, старик попытался вдохнуть. Резкий приступ еще более
страшного кашля свел судорогой тощее, изможденное тело. Казалась,
что еще мгновение, и это тело рассыплется от напряжения. Кайс
ухватил старика за плечи, попытался уложить того на место. Вышло
только с третьей попытки. Согбенный вдвое кашлем старик никак не
желал разгибаться.
— Плохо дело, — сокрушался Кайс. — Еще один такой приступ…
Договаривать, что именно произойдет, не требовалось. Они оба
понимали, что смерть уже протянула костлявые руки к своей жертве, и
лишь сырой мерзкий воздух тюремного каземата удерживает ее от того,
чтобы сжать исхудавшую шею и прекратить мучения старика. Даже
смерть не могла побороть в себе брезгливости и, заскочив в их
узилище, спешила убраться восвояси. Но придет тот день, вернее,
ночь, и она закончит то, что должно ей.
— Дай еще воды.
Кайс отправился к бочке, семеня в потемках, всё также
придерживаясь рукой за стену.
— Может, погреемся?
Зачерпнув из бочки новую порцию, Кайс вернулся к больному и,
присев рядом, протянул миску в темноту.
— Для чего? Ты же знаешь, что этот огонь не лечит, моя карта не
исцеляет.
Приступ отступил. Или вода прогнала ком из горла, или
воспоминание о чудесном огне, но старик перестал тяжело дышать и
нашел в себе силы для ответа:
— Черт с ним, с исцелением! Хочу видеть человека в свой
последний час, а не темноту. За последние полгода ты мне стал как
сын, которого у меня никогда не было. Мне жаль, что я не могу тебе
ничего оставить, х-ех. Все, что я имел, досталось Величайшему, что
б ему подавиться. Мы с тобой живем в удивительное время. Время,
когда честного человека можно сделать преступником одним росчерком
пера, что держит трусливая рука завистника. Никто, повторю — никто
за все те годы, что я прожил под синим небом благословенной
Затарии, не посмел бы сказать, что Туст-кузнец вор. Одна трусливая
рожа придумала мне преступление, мерзкое и ничтожное — воровство!
Слыл Туст непревзойденным кузнецом, а издохнет как вор. Эши его
задери, гончара Лукса! Теперь моя кузня принадлежит Величайшему.
Интересно, он сам стучит молотом по наковальне, или его
прихлебатели? Кого я обманываю? Продали все, а вырученное потратили
на побрякушки. Зажги огонь, Кайс, прошу тебя.