Лисий След в конце концов уступил. Он не хотел ломать волю сына,
заставлять его и лишать его права выбора – а никаким иным образом
что-то сделать он не мог. Трудности закаляют душу. И если Ночной
Ветер выбрал их – это его право.
Что ж, трудностей у Ночного Ветра с первого же дня было хоть
отбавляй.
Тощий и в свои двенадцать лет малорослый – вытянулся он позднее
– он выглядел даже младше своего возраста: голод времен осады все
еще сказывался. А его одноклассникам было четырнадцать, и холеные
балованные сынки вельмож быстро сообразили, как травить его со всей
изобретательностью, не поднимая руку на малолетнего шкета. Нет, они
и правда не били его. По крайней мере, первыми. Драку всякий раз
начинал он сам – и сражался беспощадно, не сдаваясь нипочем. В
одиночку одолеть его не мог никто. Ему и в самом деле было
наплевать, что эти недоумки говорили о нем – но вот когда они
посмели говорить гадости о его приемном отце...
Разумеется, дома он никогда не говорил, почему подрался. И
никогда не допустил бы, чтобы Лисий След пришел в школу выяснять, в
чем дело. Он безмятежно врал, выдумывая какие-то мелкие поводы, и
смеялся: «Ничего-ничего, отец, ты бы видел того парня!» Лисий След
лечил синяки и кровоподтеки, и вера его в безобидность очередной
причины школьных драк, несмотря на привычное доверие, таяла с
каждым днем. Он был опасно близок к тому, чтобы вмешаться, и
Ночному Ветру стало все труднее сочинять отговорки. Оставалось
надеяться разве что на чудо. И чудо случилось.
Заводила травли перед всем классом и учителем земно поклонился
ему и попросил прощения. Не за то, что травил его – а за гадости,
сказанные о его отце.
Сын генерала был общепризнанным вожаком класса. Травля
прекратилась, словно по волшебству.
Как ни странно, Дани потом даже сдружился со своим бывшим
преследователем. Ведь теперь тот и сам был готов и словами, и
кулаками объяснить любому, что Лисий След – человек высокого
мужества.
– Даже не пойму, как у меня тогда язык повернулся все эти
пакости говорить, – с горечью признавался он. – Совсем головой не
думал. Просто видел – чужак ты. Другой. Совсем непонятный. Даже
страшный немного, наверное. Тебе двенадцать, а ты знаешь больше
любого из нас. А при этом не нашего поля ягода. Совсем не нашего.
Даже прозвание у тебя самое что ни на есть уличное. Как у
побродяжки, понимаешь?