Дни в заключении проходили за днями,
пока однажды вместо завтрака к членам экспедиции в камеры не вошли
вооруженные горожане. Ничего не объясняя, они грубо стащили
заключенных с лежанок и толчками выдворили их на улицу, захлопнув
за ними дверь.
Члены группы стояли в предрассветном
сумраке на пока еще пустой площади комедии, щуря непривычные к
свету глаза и вслушиваясь в звуки пробуждающегося города. Сеть лжи
и предательства, пустившая корни в их команде, распуталась, и,
несмотря на свое бедственное положение, члены экспедиции были
теперь уверены друг в друге и смотрели на поднимающийся день с
надеждой.
Гладкий и холодный камень мостовой,
слегка покрытый росой, неприятно давил на голые пятки
путешественников. Будущее было таким же туманным, как и это утро.
Члены экспедиции хотели было возвратиться на постоялый двор, чтобы
отыскать хоть что-нибудь из своих пожитков, но Эмиль, тот самый
услужливый мальчик, прогнал их, швыряя камни со свистом и
улюлюканьем. Клеймо фальшивомонетчиков порядочно подмочило их
репутацию, и у других городских знакомых, приобретенных за короткое
пребывание в Монпелье, прием был не лучше. Члены отряда, шпыняемые
местными жителями, послонялись пару часов по городу, пока вновь не
оказались там, где начали, - на площади комедии. Горожане уже
успели проснуться, и теперь вокруг сиротливо стоящих на оживленной
площади путешественников равнодушно текла городская толпа.
– Пропусти! Берегись! – Вдруг путники
услышали шумные окрики за своими спинами.
Они послушно отошли под тень
нависающего второго этажа к стене дома. Мимо проползла тяжело
груженая телега, запряженная мускулистым черным быком. Люсьен
сперва не обратил на нее особого внимания, но какое-то смутное
воспоминание заставило его вновь поднять глаза. Его взгляд прошел
по грубо сколоченным доскам тележного борта и вдруг наткнулся на
Бернарда, идущего позади нее.
– Ба! – воскликнул удивленно серв,
тоже увидевший геолога, – твоя милость, во что ты такое одет?
Бернард, казалось, с искренним
сожалением осматривал нынешний вид бывшего заключенного, охая.
– Это цена чистоты перед законом, –
вздохнул Робер.
– И куда ты теперь такой дальше, твоя
милость?
– Не знаю, Бернард.
– Я помню твою щедрость, – староста
почесал голову, над чем-то размышляя. – Но я не богач и не
землевладелец. Могу лишь предложить тебе и спутникам кров и стол в
обмен на работу.