Николай Николаевич снова притянул
Кирилла к себе, положил руку ему на голову и что-то монотонно
зашептал. По телу потекло приятное тепло. От ладони Аверина
исходило что-то вроде слабых разрядов электрического тока, щекоткой
прокатывающихся по позвоночнику и заканчивающихся мелким
покалыванием в кончиках пальцев. Сквозь ресницы Бергер заметил, что
в руке у Аверина мелькнула кисточка, обильно смоченная маслом,
которой он провёл по его макушке, по лбу, по закрытым векам, по
губам, по ямке над ключицей, по груди, а потом одним плавным
движением вдоль всего позвоночника по спине. Келью заполнил терпкий
аромат кипариса. Кирилл потихоньку начал успокаиваться и задышал
ровнее. Аверин побаюкал его ещё немного, потом осторожно уложил на
подушку и заботливо укрыл одеялом. Сам он отошёл к аналою,
стоявшему в красном углу под иконами, раскрыл ветхий потрёпанный
молитвослов, перекрестился и шёпотом начал читать акафист.
Кирилл наконец окончательно стряхнул
с себя остатки кошмара и расслабился. Он всё ещё дрожал, натягивая
одеяло до самого подбородка, но знал, что это скоро пройдёт. Надо
только немного потерпеть.
Самыми ужасными были первые видения,
начавшиеся сразу после их с Шойфетом незабываемого совместного
путешествия. Как только стало ясно, что это всерьёз и надолго,
Радзинский решительно закинул их с Авериным в автомобиль и отвёз в
этот монастырь.
Кстати, довериться Шойфету оказалось
не так страшно, как быть пассажиром Радзинского. Викентий
Сигизмундович ужасно лихачил, и Кирилл едва не поседел, пока под
визг тормозов на поворотах они с реактивной скоростью мчались к
месту назначения.
Даже сейчас, отходя понемногу от
пережитого кошмара, никакого сожаления по поводу своего
самовольного поступка Кирилл не испытывал. Да и реакция «старших
товарищей», которой он так боялся, убедила его в том, что,
ввязавшись в авантюру с Картой, он сделал всё правильно.
В тот вечер, как только Шойфет был
благополучно отправлен домой, Викентий Сигизмундович подошёл к ним
с Николаем Николаевичем, сгрёб их обоих в охапку и весело так
Аверину сказал: «Ну, я тебе обещал, что вещица будет занятная?». И
они долго потом смеялись. До слёз. Кирилл, правда, так и не понял,
над чем. Он вообще в тот момент плохо соображал.
И никто Кирилла не ругал. Радовались
все. Хвалили. Сочувствовали. Павел Петрович всё извинялся за
что-то. На корточки присел перед ним и в лицо заглядывал. Но у
Кирилла в голове такой звон стоял – он не уловил, о чём толкует ему
Ливанов. Викентий Сигизмундович всё его тормошил и смеялся. Потом
зашикал на всех, а Кириллу велел спать. И он отключился. И,
наверное, сутки проспал. А, может, и больше. Точно – больше. И всё
никак не мог глаза открыть. Вынырнет – голоса доносятся, тени
какие-то мелькают – и опять проваливается.