Вернулся он с ворохом рудневских
вещей, на ходу надиктовывая что-то медсестричке. Поставил в бумагах
свою размашистую подпись, со всеми предосторожностями усадил
Руднева в постели, затем ловко и бережно его переодел, так что
Андрей Константинович всего только пару раз и поморщился. Когда он
сосредоточенно зашнуровывал рудневские ботинки, позвонил таксист,
докладывая, что уже прибыл и ждёт.
– Рудичка, – решительно сдвинув
брови, тихо сказал Панарин. – Теперь ты должен мне помочь.
Сделаешь? – Руднев сосредоточенно кивнул. – Тогда слушай меня
внимательно: тебя нет – ты ничего не чувствуешь и ничего не
боишься. В твоей голове нет никаких мыслей, никаких образов: только
пустота. Ты слышишь только мой голос и выполняешь только мои
команды. Согласен? Вот и хорошо. Обопрись на моё плечо и встань.
Сейчас мы спокойно выйдем из палаты, пройдём по коридору, спустимся
в лифте на первый этаж, пройдём по аллее и сядем в машину. Я буду
держать тебя за руку. Вперёд.
Оставшийся в палате генерал, спал в
это время на редкость крепко, без снов, а когда, как по команде,
через полчаса пробудился, то ничего не помнил из утренних событий и
решительно отрицал, что когда-либо видел импозантного чернявого
адвоката, якобы долгое время бывшего его соседом по палате. Из-за
этого едва не вышел скандал: генерал побагровел и раскричался,
возмущаясь, что его держат за сумасшедшего. Спорить с ним никто не
решился, хотя согласно бумагам адвокат всё-таки был.
Олег Иванович – главврач –
ознакомившись с документами, подписанными доктором Панариным,
ничего не сказал, только загадочно переглянулся с высоким и мощным,
похожим на старого льва, мужчиной с длинными седыми волосами,
пришедшим навестить мифического пациента.
Сам же доктор Панарин, как
оказалось, покинул больницу вполне законно, отбыв на службе своё
очередное дежурство.
***
– Жень, мне надо исчезнуть. – Слегка
захмелевший Руднев уронил голову на подушку и на ощупь опустил на
пол пустой бокал – на самом деле просто разжал пальцы, не особо
заботясь о последствиях. Чёрная щетина на бледных ввалившихся щеках
и прилипшие ко лбу длинные пряди волос привносили в его облик
элемент болезненного романтизма: сразу вспоминалось о благородных и
несчастных узниках, вроде графа Монте-Кристо, несгибаемых
декабристов и прочих обаятельных страдальцах.