Когда он проснулся, было уже два
часа ночи. От переизбытка сил хотелось выпрыгнуть из кровати,
распахнуть окно и прокричать на всю улицу что-нибудь глупое,
молодецкое. Обнаружив, что всё это время он так и спал на коленях у
Аверина, Радзинский осторожно поднял голову и грациозно, по-кошачьи
потянулся. Почуявший свободу Николай Николаевич тут же повернулся
на бок и крепко обнял подушку. Посмеиваясь, Викентий Сигизмундович
погладил его по голове и благодарно чмокнул в висок. Укрыв Аверина
одеялом, он ушёл на кухню, где под уютное пение чайника принялся
увлечённо набирать что-то на ноутбуке и не отрывался от этого
занятия до самого рассвета.
***
Несмотря на распахнутые настежь
окна, в кухне было невыносимо жарко. Солнце, в ясную погоду всегда
заглядывавшее сюда по утрам, отражалось ото всех гладких
поверхностей: смесителя, чайника, белой эмалированной мойки – и
нещадно слепило глаза. Становилась видна каждая трещинка на посуде
– самая тоненькая и незаметная прежде. В таком интенсивном
солнечном свете всё выглядело задумчивым и потусторонним, как на
старых картинах: мебель и стены, щедро облитые горячим солнечным
сиропом, иконы, на окладах которых горели ослепительные крохотные
искры, яблоки, из еды сразу превратившиеся в произведение
искусства.
Но жарко этим утром здесь было
отнюдь не от солнца: от раскалённой плиты поднималось дрожащее
марево, но зато оттуда же неслись соблазнительные запахи печёных
яблок и корицы. Аромат этот исходил от яблочного пирога, который
Викентий Сигизмундович только что вынул из духовки. Потыкав пирог
деревянной зубочисткой, Радзинский удовлетворённо замурлыкал себе
под нос какую-то лирическую мелодию и обернулся, чтобы взять блюдо,
на которое собирался выложить свой кулинарный шедевр. Тут он и
заметил, что на пороге кухни, скрестив руки на груди и
прислонившись плечом к косяку, стоит заспанный хмурый Аверин и
глядит на довольного товарища как-то уж очень холодно и
неприветливо.
– Коленька! – Радзинский, ни
капельки не смущённый его ледяным взглядом, сияя, пошёл с
распахнутыми объятиями навстречу, но Николай Николаевич поднырнул
под его руку и с независимым видом уселся на стул, расположенный в
самом недоступном углу кухни.
Викентий Сигизмундович еле удержался
от смеха, с умилением глядя на взъерошенного Аверина, мрачно
нахохлившегося по другую сторону стола. Но сегодня решительно ничто
не могло испортить радужного настроения Радзинского. Он уверенно
двинул стол в сторону и сумел впихнуть в образовавшуюся щель второй
стул. Теперь Николай Николаевич оказался практически зажат в своём
углу.