Леший сверху, ведром, привязанным к верёвке, горючее
зачерпывает. Я другое, полное ведро Савелию опускаю, и при
этом думаю, как бы не грохнуться с лестницы, на которой
приходится балансировать. Савка тащит солярку к трактору, а там
Антон принимает, и в бочку опрокидывает. И так – раз, второй,
третий. Много-много раз.
Час поработали – отдых. Духота, я мокрую от пота куртку разложил
на цистерне, пусть на солнышке прожарится. Самому бы не испечься;
кожа, непривычная к загару, моментально покраснела на плечах. От
запаха солярки и тухлой болотной водицы мутит. И покурить нельзя.
Одно радует – перестал терзать внутренний холод, сделалось хорошо и
спокойно.
– Ты в небо иногда поглядывай, – сказал Леший. – Место голое, от
летунов негде прятаться.
Я послушно глянул вверх, а там синева – дна не видно!
Показалось, затянет меня бездна, и пальцы непроизвольно в горловину
люка вцепились. Тварей наверху я не увидел, но в
глазах замелькали цветные пятна, когда я нечаянно скользнул по
Солнцу взглядом.
– Видишь островок? – Леший махнул рукой вправо.
Я всмотрелся в болотную гладь. Из-за мелькающих пятен ничего
рассмотреть не получилось, но, показалось, что-то в сотне шагов от
цистерны, действительно, чернеет.
– Ну, – ответил я, – вижу.
– Вот тебе и ну! – передразнил Леший. – Раньше это холмик был,
пешком до него ходили, а теперь, разве что, вплавь. Место там
примечательное. Черно там, будто землю выжгли, даже мох не растёт.
Смотри лучше: видишь, посерёдке, где кочка, скомканное тряпьё
пестреет. Видишь, что ли? Так это Бармалей. Может, помнишь? Был
такой лесник, здесь и гробанулся. Вообще, он нормальный был, но
шибко любопытный – совался, куда не просят. И в тот раз понесла его
нелёгкая глянуть, что за чудо посреди болота виднеется. И
посмотрел, да никому рассказать не успел. Там человека и скрутило.
Лежит, ничего ему не делается. Если в бинокль разглядывать – как
новенький. Глаза открыты, а не моргают. Сквозь него и травка чудная
проросла, будто зелёные верёвочки опутали тело. Автомат рядом
валяется. Бери да стреляй. Только дураков нету, за ним лезть.
– А что приключилось-то? – я присмотрелся внимательнее; то, что
я принял за травянистую кочку, оказалось человеком. Тот будто
задремал на солнцепёке, руки разметались, ноги вытянуты.
– Кто знает? Выбрался на островок, и свалился. Может, сердце
встало, или кондрашка хватила, и нету здесь никакой тайны. Только
до сих пор – как в мавзолее. Говорили дураку, не лезь, куда не
просят, а ему интересно! Хотели вытащить, да никто и близко не
подобрался: в ушах звенит, ноги слабнут. Бармалей на остров зашёл,
а другие после него не смогли. Мы потом собак привели, и те не
идут, поджали хвосты и скулят. Ты знаешь, наши псы не из трусливых,
особо, если сворой, а тут – испугались. Стало быть, и нам там
делать нечего! Подумали, Бармалей никого не трогает – и мы его
трогать не будем. Я к чему говорю? В лесу не зверей бояться надо.
Зверь, он, понятное дело, жрать хочет. Покажи ему, что ты круче, он
и уйдёт искать добычу попроще. А бывают ещё непонятные места –
лучше их обойти стороной, целее будешь! В лесу мне такие
холмики не попадались, там чудеса другие, а мораль такая же: если
не понимаешь – не лезь.