Когда из-за леса послышался звук приближающегося поезда, все,
кто был рядом с железной дорогой, сбежались посмотреть на это чудо.
Состав, не замедлив хода, пропыхтел мимо; длинный гудок вместо
приветствия, и второй на прощание. Поселяне видели платформы, на
которых везли диковинную, задрапированную брезентовыми чехлами,
технику. Автоматчики в зимнем камуфляже равнодушно посматривали из
открытых дверей двух пассажирских вагонов на толпу; плевать им на
суетящихся людей. Несколько минут, и будто не было ничего.
Поезд не вернулся. Известно – в двадцати пяти километрах к
северу железнодорожная колея, связавшая лагеря, заканчивается
тупиком. Дальше, в сторону Серова идёт лишь автомобильное шоссе.
Поезд исчезнуть не мог, значит стоит где-то в лесу и ждёт, когда
его найдут. Меж собой люди говорили, что в эшелоне наверняка
осталось много хороших и нужных вещей. Если даже хозяева поезда
ушли, забрав с собой всё, локомотив же они не унесли! Эх, можно
было бы укатить отсюда, найти местечко получше! Другие возражали,
что, мол, везде одно и то же. Где-то, может, ещё хуже, а здесь-то
прижились.
Да, разговорчики под рюмочку… все про эшелон знали, для
многих это было чем-то вроде далёкого маячка. Вдруг, когда-нибудь…
а нет, так не сильно и хотелось. Понятно, идти за болота ради
старой легенды – дураков нет! Кто ж в здравом уме туда сунется?
Однако нашёлся герой – нужда заставила! Потому что три лета
назад в Посёлок пришла большая беда. Неурожай…
* * *
На подоконнике горит единственная свеча, но от неё мало проку.
Трепещет огонёк, а на стенах пляшут серые тени. Стоны. Запах
болезни.
– Куда? – спрашивает Ренат.
– В четвёртую, – не оборачиваясь, говорит Валентин. У него
странная деревянная походка, тяжёлое, одышливое дыхание. Валентин
отворяет дверь палаты, заходит. Мы, взяв носилки, протискиваемся
следом. В нос бьёт резкая вонь: испражнения, дрянной спирт, кровь,
лекарства. Ещё – пахнет безнадёжностью и страхом. В палате
душно, коптят свечи. На койках, и на кучах тряпья, которыми устланы
проходы между кроватями – люди. Кто-то без сознания, кто-то мечется
и стонет. Осунувшийся, заросший пегой щетиной человек уставил на
меня равнодушный взор. Лицо сморщенное, как печёное яблоко, а
потрескавшиеся губы беззвучно шевелятся. Я вспомнил: неделю тому
этот человек, Лёнька-лесоруб, напившись, азартно гонял по улицам
Посёлка жену. Лёгкая профилактическая трёпка и ночь в камере
привели его в чувство, и наутро, после обещания, что больше
такого не случится, менты, опохмелив нарушителя, вернули его в лоно
семьи. Трудно узнать в полувысохшем доходяге красномордого
крепыша.