Страшно!
Люди догорают.
– Доктор, ну доктор. Воды. Что тебе, жалко? – скулит кто-то.
Доктор Власов сидит на подоконнике, взгляд его блуждает в
пустоте. Грязный халат, растрёпанные волосы, а щёки порезаны
глубокими морщинами. Власов не реагирует на мольбы умирающего.
– Слышь, врач, напои человека, тебе что, трудно? – говорит
Ренат.
Власов медленно оборачивается.
– Шибко умный! – неожиданно вскипает он, – Будешь меня учить!
Берите, за чем пришли, и проваливайте! Вон тот, у двери.
Я беру покойника за ноги, Ренат – за плечи, кладём на
носилки. Я стараюсь не смотреть на умершего. Страшно… не хочу
видеть, кто на этот раз. Выходим, а вслед несутся слова немного
успокоившегося доктора:
– Нельзя ему пить. Понимаете – нельзя! Вместе с желудком
выблюет. Да там и желудка не осталось!
На улице кладём тело рядом с десятком других. Батюшка Алексей
крестится:
– Отмучался. Прими, Господи душу…
Друзья и родственники больных молча смотрят, кого мы вынесли на
этот раз. Я неуклюже пытаюсь свернуть первую в своей жизни
сигарету, а руки трясутся.
– Одиннадцатый за ночь, тяжёлая выпала смена… – Ренат тоже
закуривает. Я смотрю на тёмные больничные окна, и думаю, что,
наверное, жестоко – так мучить людей. Если врачи не в силах спасти,
пусть хотя бы помогут умереть. Ведь понятно же: больные обречены –
хмель-дурмана нет. Совсем нет. Закончился. Что поделать – год
выдался неурожайным. Кому-то пришло время принять очередную дозу
лекарства, а его-то и нет. Люди болеют, и быстро угасают. А у
кого-то есть несколько дней в запасе, кто-то надеется, что хмель
найдут. Лесники уходят на поиски – результат почти нулевой. Воробей
и вовсе не вернулся. И у Партизана все сроки вышли.
Валентин машет нам с крыльца; опять нужны носильщики. Я
выбрасываю недокуренную сигаретку. Меня мутит.
Из темноты долетают крики. Во двор, держа в одной руке фонарь, а
в другой – потрёпанный мешок, врывается Клыков. Сквозь тяжёлое,
хриплое дыхание он выкрикивает:
– Партизан! Партизан вернулся! Хмель-дурман! Вот!
Валентин вырывает у Клыкова мешок, и быстро уходит. А меня снова
начинает бить нервная дрожь. Я хочу побежать за Валентином, но
Ренат останавливает:
– Куда? Теперь без нас обойдутся!
Я сажусь на лавочку. Через десять минут дружинники приводят
Партизана. Живой свет факелов освещает дорогу, лесника бережно
придерживают под руки, он сильно хромает, изодран, грязен, а правая
нога обмотана измызганной, окровавленной тряпицей.