Пьер хватался за сердце, представляя
себя болтающимся на виселице; несколько раз грузно оседал на
табурет, задыхающимся голосом требуя то лавровишневых капель, то
рюмку джина. Вокруг него бегали повар с двумя разносчицами,
уговаривая, что все не так уж плохо, и зря он на ночь читает
столько реакционных газет. А что делать, вздыхал толстяк, если
других нет? Вообще никаких не читать! – радостно подсказывали
утешители. В качестве же снотворного, лучше использовать сборник
указов нашего великолепного и многомудрого правительства!
Будущая жертва режима потела,
бледнела, норовила упасть в обморок, но всё не падала.
Меж тем над пивной нависла
неотступная, как грозовая туча, тень тревоги. Где-то в других
районах города происходили неведомые, но зловещие события –
несколько раз ветер доносил отзвуки далёких многоголосых криков и
переливы жандармских свистков. К полудню всё стало ещё тревожней:
вдали завыли сирены, и выбежавший на улицу Пьер увидел в небе
силуэты плывущих над городом жандармских дирижаблей. По крышам
громом прокатились отдалённые грозные приказы, усиленные
громкоговорителями.
Пьер дрожащей рукой натряс себе
полрюмки капель, прежде чем его немного отпустило. Умаявшись
тягостным неведением, он впервые за последние лет пятнадцать добыл
из-под стойки пачку папирос и спичечный коробок. Но когда
трактирщик вышел на порог покурить, то увидел такое, отчего
зажжённая уже папироса выпала из пальцев на тротуар. На юго-востоке
в небо столбом валил чёрный, жирный дым.
– Эй, малой! – не выдержав, Пьер
преградил пузом дорогу мальчишке-оборванцу, бежавшему по улице. –
Что там горит?
– Дак собор же! – радостно осклабился
гаврош, блеснув белыми зубами на чумазой мордашке. – Дай
папиросочку, дядь!
– А-а… кто поджёг? – севшим голосом
уточнил толстяк.
– Дак жандармы! – в восторге сообщил
малец; и, обогнув Пьера, умчался прочь по своим беспризорничьим
делам. Не иначе, нести горожанам шокирующие вести. Поморгав, Пьер
запоздало осознал, что мальчишка выхватил у него из руки всю пачку
папирос. Впрочем, услышанное так ошеломило трактирщика, что гаврош
мог запросто пырнуть заточкой и обчистить карманы – он бы и не
заметил. Если бы, конечно, ржавый клинок смог бы пробить засаленный
фартук и толстый слой жира.
Вернувшись в пивную, Пьер уселся за
стойку, уставился на дверь и тоскливо стал ждать, кто появится на
улице. То ли новые жандармские патрули, то ли чеканящие шаг
армейские колонны с колышущимся над головами лесом штыков, а то ли
революционные толпы под трепещущими простреленными знамёнами,
орущие бунтарские лозунги. Раз уж дошло до того, что жандармы
святой храм жгут – видать, конец всему настал…