Так и кончилась прежняя жизнь, вместе с честным трудом, дружбой
и пивом с кнедликами. Так и стал мастер-взрывник Зузан Чапутов
паном Бомбой. И понесла его бродячая жизнь сквозь чужие края,
грязные трущобы и вонючие кабаки, как холодная подземная река во
тьму пещер.
А куда деваться, мильпанове? Выход-то есть, куда без него. Или
петлю на потолочную балку – и прямым ходом в преисподние льды, в
гости к пану Дзяблу. Или…
Охо-хо, вот такое вот «или», мильпанове!
Тридцать две минуты
Женевьева кивает погруженному в себя Пианисту, и уходит,
придерживая полупустую сумку на длинном ремне. Сейчас ей нужно
уединение. Полное.
У стены цеха торчат какие-то кусты. Высокие, густые. Женевьева
протискивается меж веток, морщится, ругается тихонько – острые
когти так и норовят ухватить за волосы или выколоть глаза. Но это
умеренная плата за одиночество.
Оглядывается, убедившись, что зелёная завеса полностью закрывает
ее от чужих глаз – да, сейчас любые глаза, даже Раймунда,
чужие.
Одежда отсырела: с веток и листьев срываются каскады капель
после дневного дождя. Кусты постоянно в тени, поэтому земля под
ними не просыхает. Еще немного, и было бы похоже на болото. А так,
просто ботинки вязнут. Сюда бы Рене, мелькает веселая мысль,
провалился бы по пояс, бегемот!
Найдя относительно сухое местечко – корни сплелись тугим узлом,
и вылезли на поверхность – Женевьева встаёт на колени и достаёт из
сумки подсохшую лепешку. Положив её на связку корней, полосует
крест-накрест двумя взмахами кривого, похожего на коготь ножа. В
каждую четвертинку вставляет по маленькой свечке.
У зажигалки стёртый кремень, и искры слабенькие, дохловатые.
Пламя на фитильках все никак не хочет возгораться. Наконец, когда
терпение подходит к тому пределу, за которым следует взрыв –
получается поджечь все четыре свечи.
Жен спешно прячет зажигалку в карман, поднимает обе руки вверх и
начинает тянуть слова древней молитвы.
Она её сама вычитала, в Публичной библиотеке. Написано, что
подходит. Мол, знаменитый учёный записывал, когда был на
Аннамитском архипелаге в ссылке. Так или не так – кто знает? Никто
не учил девушку такому. Да и не важно, лишь бы помогло.
Пламя жадно глодает фитильки. Свечки оплывают, пачкая лепешку
воском…
Тридцать девять минут…
Зяма Питончик расхаживает по цеху; руки в карманах кожаной
куртки. То и дело вдруг останавливается, выхватывает из кармана
револьвер – и вскидывает, прищурив глаз.