А эту крышу Пианист любил. Во многом, из-за того, что людей,
которые сюда приходили, можно было пересчитать по пальцам не самого
везучего слесаря.
Разумеется, когда-то все было по-другому. В иные дни – и не
протолкнешься. Но с тех пор, как он сюда переехал, незваных гостей
становилось всё меньше и меньше. Пока бурный поток не стал
ручейком, а потом и вовсе не пересох. Кстати, о жажде!
Он вынул из холщовой сумки, лежащей у правой ноги пыльную
бутылку. От этикетки не осталось и следа – лишь грязные пятна клея.
Попробуй угадай! Пианист изогнулся, вытащил из кармана перочинный
нож. Отщелкнул штопор, вкрутил в потрепанную пробку. Помолившись,
начал вытаскивать... Штопор был из новомодных - не основательный
бур со спиральной насечкой, который и вместо сверла можно порой
использовать, допустим, для проковыривания дырки в тонких стенах, а
тонкая проволока, когда-то навитая вокруг оправки. Пробку вынуть
хватит - и всё
Пробка вылетела с легким хлопком. Пианист не спеша скрутил ее со
спирали штопора, ловко метнул в прохудившееся мусорное ведро, что
стояло шагах в трёх, у самого люка. И только после этого взялся
тонкими пальцами за горлышко. Поднес к лицу, осторожно понюхал.
Всё же чудесные люди придумали бутылочную распродажу на Чёрных
Складах! Всегда есть шанс поймать среди скучных ординарных что-то
этакое, отчего кровь начинает быстрее бежать по жилам, а в
окружающей серости на миг проглядывают секунды счастья!
Улыбнувшись, Пианист поставил пыльную бутылку на
импровизированный столик – деревянный фруктовый ящик, у которого
еще пару лет назад он оторвал одну доску с торца, слегка подрезав
для устойчивости остальные. Получилось грубо, но надежно. Очень
по-армейски, как часто шутит Женевьева.
Рядом с бутылкой, достав из-под ящика-стола, он поставил
тарелку. Щербатую в двух местах. Вынув все из той же сумки, кусок
вяленого мяса, быстрыми движениями ножа, нарезал пахучей
стружки.
Поднявшись на ноги, шагнул к куртке, что висела на гвозде,
вбитом в стену “надлючной” будки, прикрывая собою странную надпись
“Карл - ты родил ветреного сына от сраной мумии!”. Гвоздь-ветеран
давным-давно проржавел и зверски мазался рыжим. Пианист, в
очередной раз выслушав нотацию от подруги, обещал сам себе, что
выдернет старикана, заменив чистеньким, только-только из скобяной
лавки. И забывал.