Будь горцы одни против империи, Урхан-Эрем давно присвоил бы
бесценную сокровищницу. Если бы не русские! Эти бородатые медвежьи
отродья «оказали военную поддержку» Эскишехиру, введя туда свою
армию, разместив в горах артиллерию и превратив хребты в
неприступную крепость. Взять которую не под силу ни несгибаемой
пехоте, ни лихой кавалерии, ни панцирным бронеходным корпусам – а
по части воздушного флота Урхан-Эрем, увы, поныне отстаёт от
большинства цивилизованных стран… С тех пор, как века назад пала
Новая Империя, столичный Базилиум был переименован в Алтунбалад, и
с куполов Софии Пронойи сбили солнечные кресты – русские сделались
главными конкурентами Урхан-Эрема на Эвксинском море, стремясь
заполучить контроль над проливами.
Но если бы Урхан-Эрем заполучил в свои руки козырь, способный
покорить неприступные горы… Что-нибудь такое, что стало бы
неприятным и смертоносным сюрпризом для русских – и позволило бы
прорвать оборону…
Белир-бей провёл пальцем вдоль Босфора и морского побережья до
самых предгорий. Губы его тронула улыбка. Как же неправ он был
всего получасом ранее, размышляя о лихорадке, охватившей мир. Что
такое жар, как не огонь?
Огонь чист. Огонь свят. Огонь очищает любые грехи. И что можно
придумать для сокрытия улик лучше, чем пожар? Палец
Сахраба-шарваджи скользнул через границу империи, на выложенные
пепельно-серым земли неверных.
Всего-то и надо – раздуть среди пепла бушующее пламя.
07.04.1893г. от В.
< За 39 дней до…>
Промозглый туман окутывал колоннады и башни Северного вокзала,
мешаясь с клубами дыма из паровозных труб. В мглистой дымке ползли
вдоль перронов составы, мелькали пассажиры и паровозники; огромные,
как осадные башни, тролли-носильщики тащили узлы и чемоданы, катили
переполненные тележки. Гудок паровоза в тумане прозвучал как
далёкая сирена-ревун на маяке. Сходства добавлял мощный прожектор
над вокзалом, сиявший сквозь мглу.
По крайней мере, именно такое сравнение пришло на ум одному из
четырёх мужчин, которые вышли из здания вокзала и спустились по
широкой лестнице, выложенной серыми гранитными плитами. Трое шагали
налегке; четвёртый – высокий и тощий, в длиннополом сюртуке и
картузе с опущенными ушами – нёс в руках два саквояжа.
– Как странно! – промолвил он, оказавшись на тротуаре. Поставив
багаж на заплёванную булыжную мостовую и скрестив руки на груди,
тощий осмотрелся. Вокруг громоздились однообразные унылые фасады,
пялившиеся сквозь туман тёмными окнами.