— Было бы очень хорошо, — соглашаюсь
я, — неужто у тебя и банька протоплена.
— А на что тебе банька? — удивляется
Филарет. — Вон печь с утра топлена, ещё тёплая. Залезай, да мойся.
А там опосля ещё подтопим, чтобы ночью было тепло.
Вот так я ещё ни разу в жизни не
мылся.
Темно. Тесно. Мыться приходиться на
ощупь, свернувшись в три погибели. Вместо шампуня, какая-то
гадость, которую они называют щелоком. Кряхтя и матерясь, как
сапожник, моюсь, потому как нет больше сил ходить зачуханным и
катать пальцами по телу грязь.
Эти два конспиратора видать втихаря
подслушивали мои восьмиэтажные загибы. По рожам, да взглядам
очумелым догадался, когда вылез из этой душегубки.
Да ладно пусть
просвещаются.
Мне для хороших людей ничего не
жалко.
Тут оказалось, мало того, что неважно
помылся, так ещё и в саже вымазался.
Ну вот тебе и на!
Да ладно! Будем считать, что сажа —
это не грязь.
Эти два чудика ходят вокруг меня и
кудахчут, знаки какие-то на моём теле разглядывают с восхищением,
да расстраиваются, оттого какой же я не ловкий. Даже в нехорошей
ориентации невольно этих чудиков заподозрил, но вроде как напрасно.
У них какие-то свои, непонятные мне, заморочки.
Решил немного просветить этих недотёп.
Рассказал им, как мылся в своё удовольствие в горячей ванной с
шампунями и пеной.
Эти два обалдуя ржали до
слёз.
Им, видишь ли, непонятно, как это я
голову мыл в той же лохани в которой жопу парил. Ну что тут можно
сказать. Одно слово — дикари.
Тут ещё Ванька взялся рассказывать,
как я у себя на горшок ходил. Наврал и насочинял с три короба,
балбес. Ничего подобного я ему не рассказывал. На придумывал
такого, фантазёр, что не в какие ворота не просунуть. Ему бы книжки
сочинять, даром что ли Филарет его грамоте научил.
Вот так вот и повеселились с этой
помывкой.
А за окном тем временем испортилась
погода. Зловеще стал завывать ветер в трубе. Скрипит и хлопает,
время от времени, плохо закреплённая ставня.
И тут во мне будто начала оживать
чужая память…
Вокруг бескрайняя унылая пустыня,
вздымается холмами и опадает оврагами, как застывшее штормовое
море. Заснеженная степь, когда впервые с ней столкнёшься, создаёт
впечатление скучной и однообразной пустыни.
И песни эта пустыня родит в душе такие
же незамысловатые, без всяких слов — просто мычание. И сама степь
тогда кажется безобидной и простой как мычание.