— Бес
попутал, — не отнимая рук от головы, пробормотал Иван. — Да и шел я
сюда, чтоб предупредить государя, молить, чтоб не
подписывал...
— И что же,
бес энтот, который с пути сбил, не подсказывал, что сам можешь
подпись поставить, кое уже проделывал не раз, на шалости государя
подбивая? — этакий добрый дядюшка, пеняющий сорванцу за то, что тот
натворил. И где, спрашивается, тот самый Ушаков, от одного имени
которого у многих нехороших личностей сердце екало? — А ну
отвечать, сукин сын! Погубить захотел государя? Со свету сжить, и
по поддельному завещанию самому, через сестрицу править? — Ушаков
привстал и шандарахнул по столу кулаком так, что чернильница и
свечи подпрыгнули, а ух после начал орать. Я аж присел и голову в
плечи втянул. Почему-то возникло острое желание в чем-нибудь
покаяться перед начальником Тайной канцелярии.
— Да не хотел
я государя губить! Христом богом клянусь, вот тебе крест! — Иван
вскочил на ноги и принялся осенять себя крестом. Он был не брит, и
от него разило таким суровым перегаром, что я едва удержался, чтобы
не закашлять. — Я ж живота не пожалею за него, ежели что. Говорю,
бес попутал, послушался от... — он осекся, и снова сел на кровать,
глядя на Ушакова красными воспаленными глазами, смотрящими с
опухшей рожи. Но вот то, что остановился и папашу не выдал, мне
внезапно понравилось.
— Так это был
бес, или отец твой, Алексей Григорьевич? — тон Ушакова сменился так
резко, что я едва со стула не упал. Это снова был добрый дядюшка,
который степенно сел обратно за стол и взял в руки перо. Мимо него
не прошла невольная оговорка Ваньки, которую тот едва не выпалил
сгоряча. Иван молчал, глядя в одну точку на стене.
Я встал и
подошел к столу. Собственно, было не столь уж и важно, сам он
додумался до такого, или подсказал ему кто, сути самого проступка
от этого не меняется. Вот тут только Иван обратил на меня внимание.
Наверное, думал, что какой-то помощник Ушакова в углу притаился.
Теперь же, когда свет свечей падал на меня, наконец-то узнал и
неловко поднялся на ноги.
— Государь,
Петр Алексеевич.
— Очень
разочаровал ты меня, Иван. Даже самому удивительно, как горе от
твоего предательства сердце сжало.
— Государь? —
Иван так удивленно смотрел на меня, словно действительно не узнал
или не увидел, когда я только вошел. — Разве не должен ты в постели
сейчас находиться? Или же я все-таки окочурился в какой-нибудь
луже, и теперь ты явился ко мне немым укором, чтобы сообщить, что
не достоин Ванька Долгорукий небес?