Голубицу я решил забрать с собой. Хотел показать её отцу с
матерью – вдруг чего интересного расскажут или похвалят? Но это
подождёт; прежде я задумал ещё несколько дел, и ради них не лишним
мне будет немного отдохнуть и подкрепиться.
Костерок выстрелил снопом искр; лёгкое дыхание ветерка повело
стебли высокой травы в сторону. Зашелестели колосья, заклубился
туман. Идиллия. Я снова привалился спиной к глыбе и, сложив руки на
груди, прикрыл глаза. Глубоко и шумно вздохнул, наслаждаясь
ароматами. Думал даже немного вздремнуть… но не вышло.
На душе у меня вдруг стало неспокойно. Что-то – сразу и не
скажешь, что именно, – меня встревожило. Что-то насторожило. Некий
звук. Не звук даже, – одно лишь его ожидание. Как если бы сердце
решило биться чуточку сильнее и громче. Топ… топ… топ… Это шаги. Не
разобрать, какого именно зверя; но зверя, без сомненья,
крупного.
Я разлепил веки. В единственный миг поляна утратила всё своё
умиротворение в моих глазах. Стебли травы теперь гневно хлестали на
ветру, полы тумана скрывали хищников и чудищ. Рука моя сама
потянулась к луку, и я не стал её одёргивать.
Не то, чтобы я был из пугливых, но отец мой – бывший гвардейский
сотник, – всегда повторял: “можешь держать ухо востро – держи!”. Я
подхватил свой тисовый лук, выдернул четверку стрел из колчана, и
полез на верхушку каменной глыбы. Уселся на ней, как на смотровой
башенке, наложил стрелу на тетиву, и принялся, будто филин, крутить
головой из стороны в сторону. Высматривал того, кто потревожил мой
покой.
Сам себя в тот момент я воображал стражником на боевом посту,
но, оказалось, кровь в моих венах взыграла напрасно. Во мгле
проявился силуэт, и стоило ему только обрести форму, как стало ясно
– никакой это не зверь и не чудище, а обычный человек, что отмерял
свой путь увесистым посохом. Странник. Обычный… да не совсем.
Головным убором ему служила чудная плетёная шляпа с широкими
полами, скрывавшими лицо по самую переносицу. Белёсая рубаха и
коричневые штаны явно предназначались кому-то более тучному, а
из-за алого кушака выглядывала деревянная дубинка с обмотанной
рукоятью, которую незнакомец носил на манер меча в ножнах. На
переброшенной через плечо верёвке болтался потёртый вещевой
мешок.
За свои пятнадцать годков подобные одежды я видел разве что в
книгах, и никогда прежде воочию. Очевидно, что глазам моим предстал
чужеземец из некой далёкой страны. И хотя только дураки относятся к
чужакам легкомысленно, настороженность моя, как я ни старался её
при себе удержать, сменилась жгучим любопытством.