– Мы едем сегодня на поле. Роса стала совсем холодной. Если
опоздать, власка сгниёт. – Аяна помолчала, ожидая ответа, но его не
было. – Помнишь, ты мне рассказывала: недолежит, руки расцарапает,
перележит – в гниль превратится…
Мама вдруг рывком села и притянула её к себе, так же, как с утра
сама Аяна подхватила сонного Шоша.
– Айи, какая же ты у меня уже взрослая. Ты такая умница, такая
красавица! Прости меня… прости! – Из её глаз хлынули слёзы. – Я
просто не могу! Прости меня!
Аяна разрыдалась, обнимая маму. Она не знала, как помочь, что
сказать, что сделать. Слезы застилали глаза, белая-белая птица над
морем надрывно кричала, терзая сердце. Слезы текли, а внутри,
где-то в груди, билось то, что невозможно было выразить
словами.
Они сидели так какое-то время, потом мамины руки обмякли. Она
отстранилась и опустила голову.
– Мама, ты поела? – Аяна вытерла мокрые щёки, скользнула
взглядом по маминым рукам, по голубым венам, отчётливо видимым под
бледной нежной кожей. – Тебе принести каши? Лепёшку? Может быть, ты
хочешь чего-нибудь?
– Не надо. Я сама схожу к очагу. – Голос был тусклый и блёклый,
как утро в середине предзимья.
Дверь бесшумно приоткрылась, и в комнату неторопливо вошёл Шош.
Подёргивая пушистым кончиком хвоста, он подошёл к ногам Аяны и
потёрся об них. Потом примерился, в один ловкий и мощный прыжок
вскочил на мамины колени, устроился там поудобнее и принялся
вылизывать свой пышный меховой воротник. Кончики длинных прядок
застревали у него во рту, и он дёргал головой в сторону и высовывал
язык, пытаясь избавиться от них.
– Иди. Сейчас Мара принесёт ребёнка. Потом Сола придёт ко мне, –
сказала мама напряжённо, глядя в пол.
Шош, наоборот, поднял голову и не мигая смотрел в глаза Аяне, а
замусоленная прядка шерсти так и осталась у него во рту.
Аяна на мгновение прижалась лицом к плечу мамы и почувствовала
мягкое тепло её тела и запах кошачьего корня и «лисьего коготка»,
которыми маму постоянно поили олем Нети и Сола. От волос и рубашки
неуловимо пахло купресой, которую мама, как и Аяна, очень любила.
Нэни, зная это, добавляла её мелкие иголочки и измельчённые ягоды
во все снадобья и притирания, и даже в мыло, которым стирали
одежду.
Слёзы снова подступили к глазам, Аяна поднялась и тихо вышла,
притворив за собой дверь.