— Мне все равно не стоит сейчас ездить верхом, — объяснила она,
когда Дармоншир сопровождал ее в замок. — Но… спасибо.
— Чем я могу еще порадовать тебя? — спросил он, целуя пальцы
супруги. Марина дернулась, губы ее скривились.
— Ничем, Люк.
Его светлость терпеливо пробовал один способ за другим, терпел
поражение, отступал и выжидал, старательно сдерживая тоску,
раздражение, желание настоять на своем и заставить ее снова
откликаться ему. Задача была сложнейшая — но ему ли бояться сложных
задач?
Марина
Замужество — ужасно скучная вещь. Особенно когда мужа видеть не
хочешь, на работу ходить запрещено из соображений безопасности (и
разумных соображений), к сестрам наведываться в гости — сразу
вызывать у них вопросы о том, почему счастливая новобрачная не
наслаждается замужеством. Можно было бы заглянуть к Кате, но
Тандаджи обязательно доложит об этом Василине, и тоже возникнут
вопросы.
Мартину с прошедшим взрывом не до меня, и дергать его некрасиво.
За пределы замка выходить нежелательно, так как брак тайный. Можно,
конечно, выехать в полумаске, но куда здесь выйти? Мне не хотелось
ни в магазины, ни на концерты, хотя Люк с похвальной настойчивостью
пытался меня развлечь. Разве что съездить полюбоваться на море, в
которое я чуть не улетела на «Колибри»? Чтобы осознать свою
глупость до конца?
Теперь, по прошествии нескольких дней, мне было жутко жаль
прекрасную машину. И себя было жалко. И Полю, и бедного ребенка,
который мог умереть, еще даже в эмбрион не развившись. Как я могла
обо всем забыть?
Впрочем, сейчас я бы уже не забыла — второй день ощущала
беременность. Начались легкие головокружения, так что по лестницам
я спускалась, крепко держась за перила. Меня преследовала
сонливость, а еще я литрами пила томатный сок, и мне казалось, что
я никогда ничего вкуснее не пробовала.
Единственной отрадой стали ежедневные чаепития с матушкой Люка,
леди Шарлоттой. Она обладала замечательным чувством юмора и,
несмотря на грусть и горечь, проявляющиеся в ее глазах, оказалась
прекрасной собеседницей. Я забывала о тревогах и часто смеялась
вместе с ней над рассказами о детстве Люка (и понимала, что с таким
сыном у нее обязано было развиться либо чувство юмора, либо
невроз), над острыми суждениями об инляндском дворе. Леди Лотта
удивительным образом сочетала в себе аристократическую
несгибаемость и мягкость, уступчивость, была крайне ненавязчива и
добра. Сына она, очевидно, любила до безумия, но в наши отношения
не лезла, «мудрых» советов не давала, за что я была ей очень
благодарна.