— Да нет, нет же! — крикнула я, опираясь ладонями на стол и тоже
поднимаясь. — Я никогда не смогу этого забыть, Люк! Боги… как же я
тебя ненавижу! Ненавижу!
Я, захлебываясь слезами, дернула скатерть в сторону —
драгоценный фарфор полетел на пол вместе с обедом, зазвенели
серебряные приборы, с жалким звяканьем треснула огромная супница —
от нее по паркету покатилась волна супа. Люк в одно мгновение
оказался рядом со мной, сжал, касаясь губами щеки, — а я опять
впала в истерику и даже вспомнить не могла, что именно кричала в
этом болезненном, горячечном состоянии.
— Кричи, плачь, — говорил он хрипло мне в губы и впивался в них
поцелуями, когда я на мгновение оказывалась способной его услышать
и понять, что происходит, — что угодно, Марин, что угодно…
Я пришла в себя, когда Люк уже тяжело дышал и сладко сжимал
меня, прижимая к столу и целуя так, как умел только он; сознание
уплывало вместе с волей и способностью мыслить. Дернулась, со
злостью укусила его за губу, оттолкнула.
— Нет! — крикнула, сжимая кулаки. И уже спокойнее добавила: —
Нет, Люк. Нет. Нет!
Он вытер тыльной стороной ладони кровь с губы, вздохнул
возбужденно, шагнул ко мне — и я приготовилась драться, когда
скрипнула дверь, и мы дружно повернулись туда. Люк грязно и
разочарованно выругался, рявкнул:
— Убирайтесь!
Ирвинс, застывший в проеме, лихо удерживал на закачавшемся
подносе пятью пальцами целый чайный набор. Он был бы рад, наверное,
сбежать, но оцепенел от увиденного. На лице его была такая
неописуемая смесь ужаса и изумления, что я фыркнула, сдерживая смех
и сама поражаясь сумасшедшим сменам настроения, закрыла рот ладонью
и быстро вышла мимо него из столовой.
Кажется, недавно я называла семейную жизнь скучной. Клянусь,
прыгать с парашютом было менее экстремальным.
30 января, вечер понедельника, Блакория, Северные
горы
Данзан Оюнович Черныш хрустел сочным яблоком, хотя очень
хотелось налить себе воды. Но он не рисковал. Вечером в четверг его
почти до кругов в глазах сдавило обрушившимся мощным проклятием, и
он ничего не смог ему противопоставить. Щиты оно прошило, словно их
и не было. И теперь, пока он не разберется, как проклятие снять и
можно ли его снять вообще, придется жить так… на капельницах и
фруктах с овощами.
И постоянно быть настороже. Ему хватило одного глотка воды,
чтобы подавиться и чуть не умереть. Ему — умереть. Не завершив
дела. Не вытащив этот мир из ямы, в которой он оказался из-за
бездействия богов и их наследников.