Меня вдавило в сиденье, я увидела, как стремительно приближается
ледяная каша морской поверхности, — и, вцепившись в руль,
зажмурилась от страха и завизжала. Автомобиль дернуло, меня
подбросило вверх. Я открыла глаза: вокруг клубился, завывал, гудел
ураганный ветер, и машина дрожала так, будто кто-то в ярости тряс
ее, пытаясь сломать.
Так и было. Я неслась в клубах ветра над морем, а «Колибри»
скрипела от разрушающей ее бури. Металл стонал и гудел. Покрылись
трещинами стекла и рассыпались, в одно мгновение унесшись наружу.
Загудела и рванулась вверх крыша — я задрала голову, щурясь от
слез, холода и яркого солнца, — никого там не было, кроме ветра. Он
не касался меня, но буйствовал, со злостью рвал на клочки машину,
терзал хлопающие двери, пока не оторвал и их.
— Прекрати! — закричала я зло. — Прекрати, Люк! Ты достаточно
сегодня натворил!
Ветер взвыл с такой яростью, что я сжалась. Лопнул ремень
безопасности — меня выдернуло наружу, в воздух, а под моими ногами
летела вниз, в море, красная измочаленная машина. Я даже двинуться
не могла: тело сжимали невидимые жесткие руки, и ураган нес меня
обратно к берегу, и я орала ругательства, выплескивая весь страх,
всю горечь, всю ненависть к человеку, который в одно мгновение
уничтожил меня.
Меня опустили на дороге недалеко от замка — и, пока я приходила
в себя, переживая тошноту и головокружение, вокруг перестали со
скрипом и грохотом валиться от ветра высокие дубы и тополя, а
передо мной из туманных струй соткался Люк, и глаза его горели
белым. Он был одет.
Я размахнулась и врезала ему по лицу. Он перехватил мою руку,
сжал плечи, затряс, заорал как сумасшедший:
— Дура бешеная! Как ты посмела!!! Как ты посмела!
— Одной бабой меньше, одной больше, какая тебе разница! —
крикнула я в ответ, чувствуя, как сдавливает горло. — Ненавижу! Не
смей меня трогать, не смей, Люк!
— Ненормальная! — он еще раз тряхнул меня и вдруг прижал к себе
так, что я застонала: дышать было нечем. — Поверить не могу!
Понимаю, почему твоя семья держит тебя под арестом! Ты сама для
себя опасна, Марина!
— Не смей орать на меня! — прошипела я, давясь слезами. —
Отпусти!
Он отстранился, словно оглушенный, помотал головой — глаза его
приобретали нормальный цвет — и снова до боли сжал мои плечи.
— Дурочка, — яростно процедил мне в лицо, — какая же ты дура,
Марина. Разве хоть кто-нибудь стоит твоей жизни? Как тебе вообще в
голову это прийти могло?