Я забрал обе души и продолжил свою
экскурсию по этой гостеприимной деревушке. Следующий объект
культурного наследия нашёлся без труда. Кирпичная караулка с
колоколом — настоящая жемчужина местной архитектуры. Внутри были
четверо, не считая торчащего в клетке виновника торжества. Ребята
сидели за столом и праздновали весьма довольные уловом. Отношусь с
пониманием.
— Не двигайтесь и останетесь целы, —
с порога предложил я взаимовыгодный вариант, но недальновидные
партнёры даже не стали его рассматривать. — Да и хуй с вами.
Первый лишился ноги, едва выставив её
в мою сторону. Второй получил мечом по лицу и отправился визжать
под стол. Третьего пришлось банально заколоть, а четвёртому удалось
эффектно отрубить руки.
— Ты, — указал я на одноногого, —
выпусти мальчишку. Живо!
На сей раз партнёр оказался более
договороспособен — быстро учатся — и, сняв связку ключей с пояса
заколотого, поскакал к клетке.
— Где души? — обратился я к
безрукому.
— Что?! — пропищал тот сквозь слюни и
сопли, таращась на свои культи.
— Души верни, инвалид.
— Они их под полом спрятали, —
отвесил Волдо одноногому пинка и, вооружившись трофейным топором,
приподнял половицу. — Есть!
— Хватай свои шмотки и валим.
— С радостью.
К моменту нашего отъезда багрянец
предрассветному небу придавал уже не только Рутезон, но и
основательно занявшаяся пожаром деревушка. И это было красиво.
«Что радует тебя больше всего?» —
такой вопрос однажды задала мне юная особа, которой я доверял. Как
сейчас помню, у меня в руках была стальная кружка с
пятидесятиградусным самогоном степени очистки «слеза осиротевшего
ребёнка», а у неё — довоенный балисонг с титановыми рукоятями и
клином из порошковой стали запредельной твёрдости, который я
выменял на двух рабов. «Только не говори, что тишина» — засмеялась
она, повернув лежащую на моих коленях белокурую голову и глянув
снизу вверх такими любящими голубыми глазами. Я отхлебнул из кружки
и, сделав жизнеутверждающий «а-а-ащ-щ-щ», ответил, что это,
разумеется, геноцид. Я солгал. Просто, не хотелось разрушать образ,
который она избрала примером для подражания. Геноцид — штука
классная, глупо отрицать, но есть кое-что получше. Кое-что,
доставляющее больше удовольствия. И это — собственная правота. Так
ли уж часто мы бываем правы, м? Вовсе нет, если подумать. Скажу
больше, наша правота — исключение из правил. Да, и именно поэтому
она нас так радует. В мире, любом, слишком много хаоса, чертовски
сложно предугадать, как будут развиваться события. И когда мы
оказываемся правы, хочется кричать на весь мир: «Я же говорил!!! Я
говорил, мать вашу ети, сосите хуй, ахахахаха, ну и кто теперь
уебан, кто уебан!!!». Нда... Собственная правота — она, как чёрная
икра на крестьянской свадьбе, как спор об экзистенциальности
русской культуры посреди кабацкого разгула, как жемчуг в свином
говне. Собственная правота, пусть даже единовременная, наделяет нас
некой первородной силой. Мы ощущаем свою сопричастность к...
Божественному? Да, пожалуй. Есть только одна загвоздка — наша
собственная правота должна быть хоть кем-то признана.