Не нужно вдыхать этот запах, пробивающийся сквозь надетую под
маску балаклаву, – остывшего бетона, ржавчины, сухой земли и
маслянистого горючего.
Не нужно – но Марш очень хотелось здесь стоять.
Она обернулась. Освальд стоял, натянув шапку на рыжие кудри.
Марш поморщилась, и промерзший пластик маски коснулся кожи там, где
лицо не было закрыто черной тканью. Она пришла, чтобы получить
удовольствие от проделанной работы и предстоящей акции, то Освальд
исполнял ритуал. Наказывал себя – и она никак не могла понять, за
что.
Вспыхнула еще одна искра, почти под самой крышей.
– Надо еще отойти, – угрюмо сказала Марш, опустив приближающую
пластинку – прозрачный экранчик, позволяющий наблюдать с крыши
соседнего здания.
– Думаешь, будет волна? – спросил Освальд, сильнее натягивая
шапку.
Он выглядел глупо. Освальд всегда выглядел глупо, но сейчас это
была опасная глупость. Что если сейчас в небе летает чей-нибудь
снимающий дрон? Какой-нибудь девчонки, которая любит снимать
развалины для конвента с атмосферными локациями?
Освальд ссутулился и спрятал руки в карманы. Вид у него был
жалкий, и оттого, что маской он выбрал черный зубастый клюв,
Освальд выглядел только глупее.
– Я знаю, какая будет волна, – наконец сказала Марш. Она выбрала
белое кукольное лицо, изуродованное черным швом широкой улыбки. – Я
не боюсь. А ты, если хочешь…
Она замолчала. Вспыхнула синяя искра. Часто замигала, а затем
погасла.
Марш закрыла живой глаз и стала считать уходящие секунды. Семь.
Десять.
Красным вспыхнули все стяжки.
Четырнадцать.
– Там точно никого нет? – простонал у нее за спиной Освальд.
– Третий раз уже, а ты всё ссышь!
Марш улыбнулась.
Шестнадцать. Улыбнулась шире, почти до боли. Она знала, что
сейчас в подвале дома, на влажно блестящем полу, растекаются
призрачные радужные пятна.
Двадцать.
Наконец искры, которых она не могла видеть, потекли по проводам,
неслышно затрещали в стяжках. В этот момент пятна там, в подвале,
стали темнеть, задрожали и заметались – во что вгрызться невидимыми
зубами, что превратить в чистый рыжий свет? Пойдет даже самое
безыскусное, уродливое – ветошь и обломки мебели, которые Марш
натащила еще вчера.
Пусть ветошь, пусть щерящиеся щепками выломанные подлокотники и
каркасы. Так даже лучше, так рыжий свет будет ярче, гуще – и все
услышат его песню.