Скоро за свежими пряниками, которые я пеку два раза в седмицу,
заедет он. Есть люди, которые не могут долго жить без
сладкого – он, видно, из таких. Я всегда оставляю их для него,
чтобы знал – к нам можно заехать в любой день.
Он такой… просто не отвести глаз. И я опять смотрю, не
отрываясь, как легко он соскакивает с коня, идет к нам в дверь,
придерживая саблю у ноги. Он высокий, но не грузный и тяжелый, а
сильный и гибкий. У него крепкие красивые руки – мне нравятся
такие. На подушечках пальцев и ладони – костяные воинские мозоли. Я
один раз взялась за его руку – поинтересоваться, спросить. Провела
пальцем по твердой, ороговевшей коже и сердце замерло от какой-то
сладкой муки. Не хотелось отпускать его руку, так не хотелось… А он
рассмеялся, погладил меня по голове и спросил пряники.
Он думает, что я маленькая, а может еще – что некрасивая и
глупая. Хватаю за руки, как ребенок, в глаза заглядываю… Но я не
знаю – что еще сделать, чтобы он посмотрел на меня иначе?
Наше семейное проклятие… оно не даст мне мужа, но даст родить от
любимого. И мама, и бабушка любили в свое время и научили меня –
хоть и не дано иметь семью, но проживать жизнь пустоцветом не
следует. Только нужно полюбить так сильно, чтобы потом всю жизнь в
своей дочери видеть его. Так было и со мной - не во всякой полной
семье так берегут и нежат дочерей, как берегли и жалели меня.
Столько ласковых слов, столько нерастраченной женской любви
досталось мне… До смерти своей буду молить Силы небесные о тихой и
спокойной пристани для них там – на той стороне.
И вот пришло мое время - я полюбила, а он просто не видит меня.
Маленькая… да, для материнства может и рановато, и не нужно спешить
с этим. Но мне никто другой не нужен, а он вскоре уедет. Как
уезжают все стражники, отстояв в наших глухих степях свою смену. И
поэтому нужно спешить, а как? Не видит же… не нравлюсь… не
хочет…
Я сама привозила свежеиспеченные хлеба в крепостцу. Каждый раз
наряжалась, подводила брови сажей, кусала губы… не помогало, не
пускали… Хлебы забирали, расплачивались, а хоть взглянуть на него
лишний раз - не давали. Говорили, что не положено бабам туда. Это я
понимала и покорно уезжала восвояси. Плакала, правда, по дороге
домой. Тихо ступала лошадка, скрипели по снегу полозья,
установленные на колеса ради зимы…, а я тоненько выла с горя –
опять не увидела, не полюбовалась. Но иногда из-за стен до моего
слуха доносился его голос, а раз даже смех услышала и в тот раз
тоже улыбалась, отъезжая – ему хорошо и мне радостно от этого.