Многое изменилось в моей жизни, а еще больше нужно менять. И чем
скорее, тем лучше. Сейчас мне трудно будет ехать искать Юраса – с
животом, но вот уже после родин…
Живот, наконец, опустился и повитуха жила у нас уже второй день.
Мы ждали…, в печи всегда стояла теплая вода. На твердую широкую
лежанку постелили чистое полотно, сняли с меня всю одежду с
узелками и завязочками, распустили косы – чтобы легко родила. Из
дому больше не выпускали, протопили его хорошо, и я ходила по дому
в теплых носках, просторной сорочке и вязаном полушалке. Так же
были сняты с пояса и шеи обереги, навешаные Мастером.
- Там узелки на веревочках, да и не надо нам ничего лишнего.
Здесь тихо, чего тебе сторожиться и от кого? – удивлялась пожилая
повитуха, - сегодня к ночи, я думаю, и управимся. А под утро
молозиво ждать будем…, а там и молоко подойдет. Ты уже сейчас пей
побольше. Не бойся, если и обмочишься в родах – лавку вытрем.
Этого я боялась меньше всего. Ходила по комнате туда-сюда, как
велели, и вскоре больно заныло в низу живота, прострелило, я
охнула. А повитуха довольно потерла руки.
Что такое роды, да первые, да когда дитя крупное – лучше и не
знать никому. Я не обмочилась, но накричалась до хрипоты, и вымокла
от пота до нитки. Внизу наболело так сильно, что тычки здоровенной
кривой иглой в живое тело, а потом и продергивание за ней шелковой
нити казались комариными укусами.
У меня на груди лежал сверточек – уже вымытый, запеленатый и
уснувший сынок, а повитуха, заворачивая послед в новую холстинку,
приговаривала:
- Такой богатырь… ясное дело, что порвал мамку. А как же…
потерпи чуток пока заживет. Я всегда хорошо шью – и рожениц, и
рубленые раны, и порезы… у меня на это легкая рука. Скоро даже и не
вспомнишь. Поспи теперь, я подложила под тебя тряпицу, не
переживай.
Дитя от меня забрали, сказали – чтобы не заспала. Нельзя совсем
маленького держать под боком – ненароком можно задавить во сне…
такое бывало. Его положили в люльку, что подарил Микей, а мне стало
хорошо и спокойно – и от этого, и от того, что все закончилось, и
что дитя здоровое. Засыпая, думала, как приложу его утром к груди,
кормить буду… и разливалась внутри вместе с облегчением тихая,
спокойная радость и уверенность, что все будет ладно и
благополучно.
Ночью все спали, а меня подняло и вывело на улицу…, только и
успела вступить в большие валяные сапоги да зацепить по пути тот
самый просторный полушубок, дареный Микеем в его первый приезд.
Широкий от груди, светлый, опушенный темным мягким мехом, он вмещал
меня и с животом. А сейчас я завернулась в него почти два раза.