- Отпускаю тебя с миром… со своей любовью. К родным и любящим… к
будущей счастливой и долгой жизни. Не забуду тебя… и ты не забывай.
Храни меня и Зоряна. Иди… я отпускаю… - оседала я на пол. По ногам
стекала кровь…, громко упал из руки на пол нож… Охнул кто-то рядом,
заголосил…
Родить больно? Да я бы еще три раза подряд родила… Пришла в себя
от такой боли, что чуть горло не сорвала от крика, а потом и просто
сомлела. Меня расцеживали. От сильных переживаний молозиво спеклось
в груди и стало пробкой. Повитуха сразу заметила мои каменные
груди, как только меня подняли с пола. И не дала даже прийти в себя
– усадила в кровати, подперев подушкой, постелила на ноги какую-то
тряпку и стала «спасать титьки». Я кричала, просилась, даже
ругалась на нее дрянными словами, вырывалась, на что получила один
ответ – сильную оплеуху, и раз и два…
- Достанет тебе? Или еще повторить?
Я замолкла и перестала противиться ей не от того, что била
больно, а от того, что такое сталось первый раз в моей жизни.
Никогда и никто не поднимал на меня руку, даже пальцем не тронул.
Хоть и шкодила я в детстве, и ленилась работать в свое время, и
словами родным перечила. Журили, строжили, но чтобы вот так
лупить?
Спекшееся молозиво лезло из сосков червяками, перед глазами
плавал красный туман, боль уже не воспринималась разумом, он
оцепенел, не принимая происходящее.
Наконец меня отпустили…, я открыла почти невидящие глаза и
выслушала все, что про меня думали, и что мне полагалось знать:
- Как есть - дура дурой! Ты что себе удумала?! Едва дитя без еды
не оставила! – и опять – хрясь по морде. Я простонала:
- Я слышу, слышу, пришла уже в себя. Не бейте больше.
- Была б ты моя – прибила бы! Бывало, что и умирали от такого –
от молочной огневицы. Хорошо – до жара не допустили, успели.
Спасибо потом мне скажешь. Принимай своего сокола – дальше он сам
мамку спасать станет.
Она сняла с моих коленей сырую от молока тряпку, швырнула на пол
и приняла от Славны попискивающий сверточек - младенца. Положила
его мне в руки и стала пихать ему в ротик наболевший сосок. Я
застонала, а она засмеялась:
- Это еще что-о? Вот погоди, как зубы у мальца полезут, вот
тогда самое веселье и настанет. Они знаешь, как прихватывают, когда
голодные? Вот какой герой! Как присосался-то?! И к другой титьке
сейчас приложим, пускай работает…, ай же, сокол ты мой! Ай, же ж,
умница ты моя! – ворковала она над нами. И у меня прошло все зло на
нее, вся обида. Если все так, как она сказала, то еще мало била,
нужно было сильнее в разы.