На крыльце было пусто и холодно, темно посередине ночи. Не
светилось в окнах у стражи, не слышались шаги дежурного охранника.
Я тихо стояла и ждала чего-то…. и дождалась – по лицу мягко
скользнул порыв ветра, поиграл волосами, обвил, обнял, шепнул в
ухо:
- Ненаглядная моя… солнышко ясное…
- Мике-ей…, - горестно простонала я, - Мике-еша-а…
Задохнулась, пошатнулась…, ветер мягко поддержал, подпер с боку,
ласково прошептал:
- Прости, милая, глупо вышло, нечаянно. Ты отпусти меня,
лапушка, сам я не оставлю тебя – тянешься ты ко мне. Отпусти на ту
сторону, освободи от себя… Вот только поцелую тебя…, - прохладный
ветерок ласково пробежался по губам, я жадно приоткрыла их. Возле
уха послышался тихий довольный смех.
- Любимым уйду. Легко уйду и вернусь потом легко, ты только
помни всегда, а сейчас отпусти-и...
- Останься, - плакала я, - будь рядом, говори со мной.
- Нельзя-а… убью всякого. Не подпущу к тебе… жизни тебе не дам.
Не хочу для тебя такого, отпусти-и… только еще поцелую…, и шейку…
запрокинь голову, откройся…
- Я отпускаю тебя, отпускаю, - рыдала я, - я не вынесу этого, не
смогу! Хочу, чтобы рядом был, чтобы хранил! – перечила потом сама
себе.
- Храни-ил…, - шелестел ветер, - хранил… оберегал… защищал…
ладно… это ладно, но не я. Тебя будут хранить. Не вешай обереги… не
бойся ничего. Ты же не боишься мертвых?
- Нет…, не боюсь. Что мне сделать, как отпустить тебя? Я сына
твоим именем назову! – вспомнила вдруг и услышала печальное:
- Нельзя-а… именем недавно умершего нельзя-а. Назови Зоряном,
как моего отца – хороший человек был, долго жил и ушел мирно.
Отпусти-и… ждет он меня.
- Как же, ну как? – стонала я.
- Согласи-ись…, - пел ветер, - пожертвуй немного себя – иначе не
сможем. Сожги чуть своих волос – я с дымком улечу, проводишь меня.
Вот только поцелую еще, - пробежался ветерок по моим губам,
простонал горестно в ухо: – Ой, мало, мало-о… отпусти… не мучь…
Рыдая уже в голос, я метнулась в дом, роняя на пол полушубок.
Прошаркала в огромных сапогах до печи, захватив по пути острый
кривой нож, которым обрезали пуповину сыну. Сдернула в сторону
печную заслонку, открыв кучу жарких углей на поду. Собрала рукой
длинные спутанные пряди, перекинула на грудь и стала срезать,
сколько смогла за один раз. Бросала на угли, и опять резала. Они
сжимались там, скворчали, корчились в жару. Вонючий дымок поднялся,
потянулся вверх, утягиваясь в печной вывод. Я хрипела задушено,
всхлипывая и дергаясь всем телом, хватая воздух ртом: