Там я не хотела бы для себя такого.
Друну эту привезли через три оборота луны. Хоть наши государства
и были соседями, но обмен посольствами, договорами, подарками,
условиями женитьбы затянулся. А еще дорога была сильно длинной – в
обход Новых гор. Давно уже проходы через перевалы стали закрыты для
обоих государств.
Я на все это время будто зависла в непривычной для себя жизни.
Даже не заметила, как холодная и слякотная, но приятная своей
прохладой весна перешла в жаркое цветущее лето. Зиму, осень и весну
я любила, а вот лето – нет. Трудно переносила жару и яркое солнце.
Оно слепило глаза сквозь светлые ресницы и обжигало мою бледную
кожу. Но в тени на прохладном ветерке сидеть было хорошо и я, с
разрешения мачехи перебралась с рукодельем на широкий открытый
выход наружной лестницы. Занималась вышиванием, шила или вязала и
смотрела на то, что делается на дворе, как колышутся за стенами
княжеского подворья кудрявые верхушки деревьев. Слушала разговоры и
звуки улицы, чуяла, как доносятся запахи сухой пыли, цветов и
терпкой зелени - лета.
Все это время после разговора с братом я наблюдала за тем, что
делается вокруг меня. Я и верила и не верила тому, что происходило.
Это было похоже на очередной обман, когда мачеха одаривала
пряником, а вечером меня хлестали лозиной за то, что я насорила
крошками у себя и будто бы там из-за этого уже видели мышку. Мне
тогда было шесть лет, и я плакала не так от боли, как от страха,
потому что сильно боялась мышей.
Вот и сейчас – в моей светлице поменяли все, что только можно.
Ну, это я могла понять – по наказу брата. И потому молча смотрела,
как вносят в опустевшую комнату кровать с витыми столбиками по
углам. Столбики упирались в резные раскосины, на которые ложился,
провисая, узорчатый полог. Его можно было задвинуть, отгородившись
и спрятавшись в постели. На полу раскинули пару ковров, на них
поставили легкие креслица и красивые резные пяльцы возле них. К
стене прислонили большое зеркало. Мне бы радоваться тому, что
светелка стала нарядной, праздничной и удобной, а я смотрела на все
это, будто ожидая очередного подвоха.
Как брат и пообещал, у меня впервые появилась прислуга - его
Любча. Это тоже было ново, и потому я долго присматривалась к ней,
пока не научилась говорить не только по делу, но и о разных
глупостях, а не привычно молчать. А еще смеяться в голос. Первое
время, стоило ей рассмешить меня, а мне рассмеяться, сердце
замирало от страха, и я двумя руками зажимала рот и оглядывалась,
испуганно вытаращив глаза. Любча ничего не говорила на это, но
смотрела с жалостью, а я злилась. Потом опять долго не говорила с
ней. Вначале нам было трудно ужиться вместе. И когда она к ночи
уходила к брату, я выдыхала с облегчением и пряталась за пологом –
ночевала со мной одна из мачехиных приживалок. К этому я тоже долго
привыкала – спала урывками, но со временем привыкла и к чужому
храпу возле себя. Храпит – значит, спит, а спит, значит - безопасна
для меня.