И что тогда?
Доказывать, что она не травила Гришку?
А кто травил?
- Интересненько, - Аглая Одовецкая терла пальчики. Она стояла,
поднявши руку, и терла, терла, хмурилась. Нюхала эти самые
пальчики. – Яд-то редкий, дорогой… зачем его тратить на этакое
убожество?
- А с чего ты решила, что убожество? – Таровицкая хмуро
поглядывала в сад, но при том не делала попыток подняться с резной
скамеечки. Более того, со стороны она выглядела весьма пристойною
барышней, занятою исключительно девичьим делом – веночком. Пальцы
ее двигались, тонкие стебельки переплетались…
- Бабушка сказала…
Таровицкая вздохнула и закатила глаза.
- Он газетчик, - Одовецкая все же вытерла пальцы о юбку. – А они
вечно гадости пишут…
- Неправда! – Лизавете стало обидно.
Да, она писала гадости, не без того, но ведь она лишь
рассказывала о людях, которые оные гадости совершают. Почему тогда
получается, что люди эти несчастные, а газетчики – сволочи?
Или совершать гадости можно, а рассказывать о них – никак.
- Правда, правда, - Авдотья цветочки перебирала с видом
преудивленным, будто не могла понять, как вышло ей собрать этакий
веник. – Папенька тоже говорит… к нему как-то один приезжал, все
ходил по городу, вынюхивал, выглядывал. Оказалось – шпион.
- И что вы сделали? – в голосе Одовецкой слышался немалый
интерес.
- Как что? Повесили и дело с концом…
Лизавета потрогала шею. Подумалось, узнай подруженьки о ее
работе… нет уж, лучше, чтоб не знали… да и какие из них подруги?
Случайные. Жизнь свела, жизнь и разведет. Закончится конкурс, и
разойдутся, разлетятся пути-дороженьки. Лизавета домой
вернется.
И научится вышивать крестиком.
Или вот крючком вязать. У тетушки изрядно выходит. Будет писать
сестрицам письма, радоваться, что у них-то жизнь сложилась, а сама…
что сама? Поплачет, да успокоится…
- Если он газетчик, - Таровицкая выплетала узор из васильков и
ромашек, вставляя тонюсенькие веточки вейника, - то мог что-то
узнать такое, чего знать ему не полагалось.
- Узнал, - сказала Лизавета. – Он мне говорил… я потому его… он
сказал, что скоро тут весело станет.
- Вот так прямо и сказал?
- Не то, чтобы прямо… я так поняла.
- Знаешь его?
Лизавета кивнула. И уточнила:
- Не слишком близко. Он ко мне сватался.
Авдотья фыркнула. Таровицкая бровку приподняла, а Одовецкая
головой покачала, явно не одобряя. Вот только что именно она не
одобряла – намерения ли покойного или же саму мысль, что к Лизавете
могут свататься, осталось не ясно.