– Извини, приятель, – пробормотал
Иванушка и сделал вторую вещь: поднял с земли шестик с привязанной
к нему белой тряпицей.
Никакого иного оружия, кроме
голубиной махалки и рыжего кота, у купеческого сына под
рукой не оказалось.
Насчет Эрика купеческий сын отнюдь не
был уверен: стоит ли тащить с собой рыжего зверя, который издавал
гневные завыванья в голубиной клетке? Однако Иванушка прочел немало
книг по древнеегипетской истории, пока сидел в городской
библиотеке. Так что знал, кем египтяне считали когда-то
кошек.
Так что, зажав подмышкой
клетку-переноску, Иван выскочил со двора, куда ни один человек так
и не вышел. И пустился бежать к храму и погосту. Эрик поначалу
ворочался в тесной для него клетке, протяжно мяукал и снова пытался
достать хозяина лапой с выпущенными коготками. Но – быстро понял,
что проку от этого не будет. А потому притих – временно покорился
судьбе.
3
Митрофан Кузьмич перенес, наконец,
свой вес на занесенную ногу и шагнул вперед. Однако на большее его
сил уже не хватило. Все те воспоминания, которые он даже от самого
себя пытался отогнать – не то, что поделиться ими с сыном или с
домочадцами, – теперь нахлынули на него. Прорвались наружу, как
вода через плотину в половодье. Хотя нет, какая там вода: хлынули,
как кровь из поврежденной вены.
– Кровь... – Митрофан Кузьмич даже
зажмурился, что ему совершенно не помогло: картина перед его
глазами не стала менее отчетливой. – Откуда же в тебе, Танюша,
взялось тогда столько крови?..
Полная правда о том, что случилось в
ту ночь, когда появился на свет Иванушка, была известна только
самому Митрофану Кузьмичу, его отцу Кузьме Петровичу, да тому
доктору, которого они вызвали к роженице. Даже Мавра Игнатьевна
всех подробностей не знала, хоть её – единственную из прислуги –
допустили в спальню Татьяны Дмитриевны. А все остальные обитатели
дома на Губернской улице делали вид, что понятия не имеют о
нездоровье хозяйки. Поскольку считается: чем меньше народу
знает о страданиях роженицы, тем меньше она мучается.
Вот только – в доме Алтыновых всё
вышло иначе.
Умник-эскулап сразу же завел речь про
какое-то там предлежание. Но сказал, что шансы на
благополучный исход есть – молитесь, дескать, а я сделаю, что
смогу.
Только вот смог-то он маловато.
Простыни, так пропитавшиеся Таниной кровью, что их потом пришлось
отжимать, да иссиня-бледное лицо жены – вот и всё, что Митрофан
Алтынов отчетливо запомнил о той ночи. А все остальное перекрыли
собой истошные, как будто даже не человеческие, вопли Татьяны. И
когда они стихли, Митрофан Кузьмич едва не возблагодарил Бога –
хоть и решил, что означает эта тишина кончину его Танюши.