сечения
не будет никогда. Коли сболтнешь ей об этом, так я тебя и с того
света достану!
А Митрофан Кузьмич отцовский завет не
исполнил. И неважно было, что сказал он Татьяне правду при
обстоятельствах чрезвычайных – и когда его отца уже не было на
свете.
Так что этот стук, раздавшийся теперь
из отцовского гроба – Митрофан Кузьмич словно бы ожидал его
услышать. Знал, что рано или поздно отец потребует с него ответа:
почему он раскрыл жене тайну, раскрывать которую не имел права? А
сейчас еще и вознамерился отстранить Ивана, любимого внука Кузьмы
Алтынова, от семейного дела?
– Нет! – Митрофан Кузьмич замотал
головой, отгоняя морок. – Никто там, в гробу, стучать не может!
Отец уже почти полтора десятка лет, как в райских кущах. А я просто
слишком долго был на жаре, и потом еще тут, в погребальнице,
духотой надышался. Вот мне и блазнится всякое.
Купец первой гильдии снова
развернулся и по второму разу пошагал к запертым дверям
погребальницв. На сей раз он без колебаний отодвинул засов и даже
попытался распахнуть дверь – она открывалась наружу. Вот только –
не тут-то было! Те, кто недавно в эту дверь постукивал – никуда не
ушли. И были это не сынок и не племянник купца Алтынова, отнюдь
нет!
4
Когда купец надавил на дверь, пытаясь
её отворить, в щель между нею и косяком тут же просунулись пальцы:
человеческие, вот только числом куда более десяти! На каждой
пятерне они выглядели по-разному. Где-то выглядели бледными, будто
вылепленными из парафина, но все-таки почти живыми. Где-то
казались ломкими, словно сухие древесные веточки с ободранной
корой. А где-то и вовсе были неполными: с недостающими фалангами, а
то – и на четырехпалых или трехпалых кистях.
Митрофан Кузьмич рванул дверь на себя
прежде, чем успел подумать: кому такие пальцы могли бы
принадлежать? И прочная железная дверь перерубила персты,
всунувшиеся внутрь. Так что они попадали вниз, прямо к носкам сапог
Митрофан Кузьмича. Попадали, однако не перестали при этом
шевелиться –подергиваться и извиваться, словно толстые бледные
гусеницы. Купец торопливо задвинул дверной засов, наступив попутно
на несколько таких гусениц – и даже сквозь подошвы сапог
ощутил их тошнотное, непрерывное, упорное копошение.
– Матерь Божья! – Митрофан Кузьмич
осенил себя крестным знамением. – Да что же это! У меня видения? Я
умом двинулся?