(в зубы) в руки к вылезшим из земли
мертвякам!
И тут до него донесся голос поповской
дочки.
– Ванечка! – кричала ему Зина с
колокольни, и голос ее звучал с каким-то потусторонним отчаянием. –
Они добираются до него! И сюда тоже!
С усилием – как если бы его шею
сковали колодками – Иванушка поднял голову: поглядел на балкончик с
часами. Зина, которая теперь ясно видела его, еще раз повела рукой,
указывая вниз. Но купеческий сын уже успел увидеть то, к чему она
хотела привлечь его внимание. И отцовскую телегу, груженую воском –
возле которой (адские псы) мертвяки доедали сейчас лежащую
на боку, растерзанную лошадь. И стоявший на некотором отдалении, за
деревьями, фамильный алтыновский склеп – который обложила целая
стая тварей с гниющими зубами. И подножие колокольни – где возле
низкой дверки, ведущей внутрь, мертвяки тоже топтались. Даже
налегали на дверь – хотя и как-то вяло, механистически, словно
заводные куклы.
Грудь Иванушки сдавило, и все тело
его покрыла испарина. Он ощущал, как в ноги ему врезается острый
камешек, попавший под подошву старого сапога. Как бьющее с запада
солнце прижаривает ему правую щеку. Видел, как шатровый купол
старинной Духовской церкви блестит в предзакатном свете. И слышал
даже, как шуршит и проминается песчаная почва под ногами мертвяков,
что осаждают калитку. Но, вместе с тем, он Иван Алтынов, – это
словно бы стал теперь не совсем он.
Иванушка видел себя как бы со
стороны: рослого детину с дурацким шестиком-махалкой в руках, в
распахнутой на груди белой рубахе, в серых посконных штанах с
заплатами на коленях, с клеткой-переноской возле бока. Этот детина
хорошо понимал: если он не сделает хоть что-то прямо сейчас, то
погибнут они все: и его отец, и черноглазая бойкая Зина, и он сам,
Иван Алтынов, малахольный сынок купца первой гильдии. Уверенность в
собственной гибели возникла у Иванушки настолько полная, что он
даже представил, как его самого будут хоронить: снесут гроб с его
телом в фамильный склеп. То-то наплачется тогда баба Мавра!
«А, может, и не станет о тебе ни одна
живая душа плакать, –произнес кто-то в голове Ивана. – Отец помрет
раньше твоего, а из всех остальных – ты только одним своим голубям
и нужен!»
И эта мысль словно бы что-то сдвинула
внутри него. Он снова поглядел на калитку – которая показалась ему
слегка размытой, как если бы её укутывало жаркое марево. Зина еще
что-то ему кричала, но её голос странно отдалился. И смысла её слов
Иванушка уловить не мог. Листва на кладбищенских деревьях казалась
ему теперь не зеленой, а какой-то размыто-бурой. А чугунные прутья
ворот как бы истончились, и казалось: воротные створки вот-вот
распахнутся под напором (