Но это лишь на миг. Потому что этрусс долго не
расшаркивался. Как только его глаза привыкли к яркому свету, он тут
же приметил свой обед (меня), требовательно заревел и тяжело рухнул
на передние лапы, сотрясая мощными телесами.
Вот и не стыдно мне теперь признаться, что я
труханул. Любой бы на моем месте испугался, чего душой кривить. Но
бежать-то некуда. И умирать так бесславно не хочется. Что там за
южная традиция такая? Может павшего они скармливают чудищу? Так
себе перспектива, если честно. Если уж здесь умирать, то предпочёл
бы быть сожженным, ну или, на худой конец, закопанным с конем,
мечом и прекрасной девицей, как скиф.
Но пока что передо мной открывались не самые радужные
перспективы.
Между тем, зверю надоели эти лирические отступления,
и он стал быстрее перебрать лапами, приближаясь ко мне. Голодный,
наверное.
С трибун слышались возгласы берсерков, призывающих
меня пустить кровь этруссу. Это они хорошо придумали.
Что ж, спасение утопающих, дело рук самих утопающих.
И спастись ведь нужно так, чтобы меня наёмники зауважали. А это
значило лишь одно: никакой трусости и слабости.
Когда хищник оказался в двух метрах от меня, в кровь
выбросилась ударная доза адреналина. Я стал размахивать вокруг себя
секирой, пристально глядя зверю в глаза. Он остановился, поднялся
на задние лапы и заревел. Акустика амфитеатра усиливала звучание
так, что рев этрусса заглушал гомон сотни воинов.
Мне ничего не оставалось, как зарычать на него в
ответ и пойти в наступление. Зверь, признаться, не ожидал такого
поворота. Сперва начал отступать, а потом вспомнил, что когти и
клыки из нас двоих, вообще-то, у него и махнул на меня мощной
лапой, выбивая из рук щит. Тот тут же разлетелся на щепки, но я не
расстроился. Он здесь мало чем мог бы помочь, только руки занимал.
От следующего взмаха когтистой лапы я увернулся, кувыркнувшись в
сторону и наотмашь рубанул секирой, задев зверя. Этрусс бешено
взревел, временно пятясь. Я повторял за ним, с удовольствием
увеличивая расстояние между нами, пока не заметил кровь,
впитавшуюся в песок арены, тянущуюся за мной темно-багровой
полосой. Мельком взглянул на свои ноги и обнаружил рассеченную
когтями прямую мышцу бедра. Сквозь разодранную ткань зияли четыре
багровые, сочившиеся раны.
Зараза!
Но в долгу я не остался. Лохматая грудь зверя
почернела от крови, а из оскаленной пасти обильно закапала пена.
Скинув с себя оцепенение, животное снова принялось наступать, с
каждым шагом набирая скорость. Если бегает он так же хорошо, как
медведь, то мне не удрать, к тому же нога здорово
повреждена.