— Спасибо, тетушка, пойду я, что-то аппетит весь пропал, — уже
подходя к двери я расслышал встревоженный шепот.
— Не нравится мне что-то, Алешенька, как Петруша выглядит.
Слишком бледненький он, — на что Разумовский добродушно
ответил.
— Ну что ты, Елизавета Петровна, нормально парень выглядит.
Вытянулся, заматерел, плечи вона как развернулись. Уже не похож на
немочь бледную, кою нам из Гольштинии привезли. И все благодаря
тебя, твоей заботе.
Дослушивать я не стал, вышел из столовой. Зато после этой моей
вспышки Елизавета меня почти на месяц оставила в покое, но через
месяц все вернулось на круги своя, правда, экзамены прекратились, а
на столе с завидной регулярностью стала появляться картошка. Первое
время она была не проваренная и не соленая. Спорить с теткой я не
мог, не слишком часто, во всяком случае, а вот пойти на кухню и
ткнуть повара в его же собственное дерьмо, мне позволили и статус,
и совесть. Они же позволили мне пообещать повару скормить ему его
же собственные яйца, если он снова подаст подобную гадость, даже не
попробовав, что же он на императорский стол притащил. С тех пор
картошечка подавалась просто на загляденье, хоть какая-то радость
для души.
***
Затормозив возле парадного входа, я соскочил с коня, бросил
поводья подбежавшему конюху и направился прямиком в теткину
спальню, на ходу снимая свой модернизированный плащ. В будуаре
императрицы сидел, вытянув ноги, Шувалов. Он откровенно скучал и
вяло заигрывал с четверкой прелестных девиц — фрейлин Елизаветы,
которые сидели подле спальни, занимаясь рукодельем и ожидали
вызова, а вдруг императрице что-нибудь срочно понадобится.
Когда я стремительно вошел в комнату, на ходу бросая плащ в
кресло, девицы вскочили и присели в глубоком реверансе, и даже
Шувалов соизволил оторвать задницу от стула, и приветствовал меня
не слишком глубоким поклоном. Ну да ладно, не очень-то и хотелось.
Хотя острое желание послать его поднимать сельское хозяйство
Гольштинии становилось в последнее время почти навязчивым.
Из спальни государыни в этот же момент вышел Лесток, на ходу
пытаясь закрыть свой сундучок.
— Что с ее величеством, — я шагнул к нему.
— Мигрень, — лейб-медик, до недавнего времени пользующийся
практически неограниченной властью, раздраженно захлопнул крышку
сундучка, я перевел взгляд на эту «сумку лекаря», а ведь саквояж
сделать не слишком сложно, надо будет с каким-нибудь мастером,
который с кожей работает поговорить на этот счет. Лесток же едва ли
не бросил сундучок на пол и раздраженно поправил съехавший набок
парик. Он сейчас пребывал в небольшой опале, и его визиты во дворец
свелись до уровня доктор-пациент. Самого Лестока такой вариант не
слишком сильно радовал, и винил он во всех своих бедах прежде всего
почему-то Бестужева. Мне было бы весьма интересно наблюдать за их
противостоянием, вот только ни тот, ни другой меня не устраивали, и
я тихонько под них копал, надеясь, что смогу в один прекрасный
момент свалить обоих. Главное, что пока они друг на друга думали и
подозревали во всех смертных грехах, в мою сторону ни тот, ни
другой не смотрели, а Бестужев почему-то считал едва ли не
деревенским дурачком. На чем был сделан такой вывод лично для меня
оставалось загадкой, а сам он мне ничего не говорил и не объяснял,
но в какой-то мере подобное отношение было мне пока что даже на
руку, и я не спешил менять мнение Бестужева обо мне.