И ни слова о семье, о детях и о том, что папочка хотя бы
вспомнил, что они у него есть. Что они остаются одни, без защиты и
без средств к существованию. Ни слова.
Тонкие пальцы с неаристократично обгрызанными ногтями сжались
добела, комкая чуть желтоватую бумагу.
— Это ты во всем виновата! — ну, вот и ожидаемая истерика. — Это
ты! Это ты!
Голос подростка набирал высоту и в конце концов сорвался на
отчаянный вибрирующий визг.
Хлоп! Хлесткая пощечина оборвала этот концерт. И еще раз:
хлоп!
Не сильно, но резко, чтобы голова мотнулась, а в глазах, чуть ли
не побелевших от крика, появилась мысль.
— Замолчи и слушай! — в моем голосе была спокойная изморозь
безжалостности. — У тебя. Две младшие сестры. И брат.
Я схватила парня за плечо и, преодолевая легкое сопротивление,
подтащила к двери в «детскую». Чуть приоткрыла ее, так, чтобы была
видна кровать со спящими мелкими. — Они. Больны. У них. Никого
больше нет. Ты остался единственный старший мужчина в семье!
Прекрати истерику сию секунду! Или они тоже умрут.
Мальчишеское тело у меня под рукой обмякло, и парень просто стал
заваливаться куда-то набок. Острая жалость снова накрыла с головой,
я проворно подхватила Лисандра под мышки и потащила к лавке, не
давая упасть. Он и не трепыхался — находился словно в
полуобморочном состоянии. Черт, и по-другому ведь нельзя было.
Усадить мальчишку на скамью я не успела. В сенях затопали,
что-то уронили, послышались невнятные ругательства. Тело у меня под
руками окаменело, да меня и саму пробрало. Памятью Бераники — она
навсегда запомнила день ареста и ссылки, а также моей собственной…
Чужие грубые мужские голоса, неожиданно раздающиеся в сенях, — это
навсегда вестник беды.
Дверь бесцеремонно распахнули, и в комнату стали входить
незнакомые люди. Ну, то есть как незнакомые. Уже через секунду их
лица перестали казаться мне пустыми плоскими овалами в окаймлении
торчащих бород. Вот управляющий с лесопилки, вот надзорный
инспектор, вот староста ближайшей деревни и другой наш сосед —
хозяин постоялого двора, что в пяти верстах, на тракте.
А вот старший офицер, сопровождавший караван ссыльных от самой
столицы до Хребта. Кажется, Бераника его так хорошо запомнила,
потому что постоянно натыкалась в дороге на его холодный, почти
ненавидящий взгляд. В основном он так смотрел на Эдриана и других
«заговорщиков», но и жене ссыльного бунтаря тоже доставалось.