— Вы действительно не понимаете, что происходит? — неприятным
голосом спросила его я, отталкивая Лисандра себе за спину и
привычным жестом складывая руки на груди. — Вы, взрослый человек,
настолько наивны или намеренно не желаете смотреть правде в глаза?
Позаботятся?! Отправят четырнадцатилетнего мальчика в забой и
прикуют к тачке! Маленьких девочек отдадут в придорожный трактир,
где их сделают не просто служанками, но и проститутками! Что?! Что
вы так смотрите? Я говорю неприличные вещи?! Но это правда! Я
видела, какими масляными глазами этот… субъект смотрел на мою
старшую падчерицу! А самый младший? Вы всерьез думаете, что
шестилетний больной ребенок выживет под «опекой» этого…
человека?
Я так разозлилась, что от меня по комнате, кажется, искры
летели. И мой напор заметно смутил непрошеных гостей.
— Вы… преувеличиваете, и… — даже господин лейтенант заметно
растерялся, и его острая неприязнь как будто скомкалась,
подзавяла.
— Я ничего не преувеличиваю. Поэтому не двинусь с места и не
оставлю детей. В конце концов, это моя земля, мой дом и мои дети.
По закону. Никто не смеет принудить меня отдать их. А вы… господин
лейтенант… надеюсь, ваша совесть офицера и мужчины подскажет вам,
что переносить личную неприязнь и, вполне допускаю, справедливую
ненависть к моему покойному мужу на его ни в чем не повинных детей
— недостойно дворянина и просто порядочного человека.
Уф-ф-ф… выпустила пар и слегка опомнилась. Но дело надо было
доводить до конца, и потому:
— Я вас больше не задерживаю, господа. Можете идти.
Дверь уже закрылась, и шаги на крыльце затихли, а я все стояла
все в той же позе недовольной королевы, со сложенными на груди
руками, и смотрела прямо перед собой. Потом с трудом повернулась и
наткнулась взглядом на Лисандра, прислонившегося к стенке, белого
как мел, дрожащего…
Я хотела к нему шагнуть, успокоить как-то, все ведь вроде
кончилось. Но коленки неожиданно подломились, и я села на пол прямо
посреди комнаты, судорожно обняла сама себя за плечи и поняла, что
меня натурально трясет, как неисправную колхозную молотилку на
ухабистом проселке…
И тут едва слышно скрипнула дверь в детскую. Этот звук
подействовал на меня как волшебная кнопка: дрожь разом выключилась.
Стоило рассмотреть в узкой щели у косяка огромные перепуганные
глаза старшей падчерицы, дрожащие и искривленные в немом плаче губы
средней и зареванное лицо самого младшего.