Афанасий, надо сказать, уже запутался
в своей шутки. Ему бы поблагодарить меня, хотя бы молча, а он,
дурачок, обиделся, и первым вытащил шпаг. Ну и, понятно, первым был
поражен. Ладно бы еще вытащил клинок, так что же ты нахрапом полез
на меня и даже дагу не вытащил.
Я вежливо тоже не вытащил дагу, ведь
он был один – остальные явно не успели, будучи вставь в тупик такой
беспечности кузена. Несколько раз скрестил шпагу, парируя его
выпады.
А потом вонзил в совершенно не
защищенную грудь. То ли он увлекся, то ли совершенно не ставил на
меня, но итог оказался для него весьма печальным – клинок вонзилась
в грудь Афанасии. И я тоже немного поторопился з ударил прямо в
сердце. Мог бы ему дать пару минут помучаться.
Но нет так нет. Афанасий де Верде,
пронзенный шпагой, упал на землю и едва успев пару раз сотрясти,
как умер. Хотелось бы сказать пару добрых последних пожеланий, но
увы, покойный вел такую дурную жизнь, что его вряд ли бы отмолился
даже митрополит Санкт-Петербургский.
= Вы убили его, не подождав, пока мы
подойдем и не скрестив с вами шпаги! – яростно обвинил меня Георгий
фон Верде – еще один носатый родственник. Георгий бвл по
родственной лестнице Афанасию дядей, но при этом оказывался младше
его лет на десять, что давало еще несколько причин для насмешек и
кровавых дуэлей.
- Конечно, - хладнокровно парировал
я, - вы хотите меня наказать? Милости прошу, я к вашим услугам.
Георгий действительно рванулся, но
перед этим предусмотрительно подождав своим братьев. Хорошая
скотина, настоящий потомок средневековых рыцарей, сражавших в одной
руке меч, а в другой крест.
Против троих противников, каждый из
которых был со шпагами и дагой, пришлось драться в полную силу. И
все равно, один сумел поцарапать мне левую руку, другой проткнул
правый бок, а Георгий, хитромудрый пацан, сумел ткнуть мне в левое
плечо. я спокойно констатировал, что буквально истекаю кровью и в
моей одежде ее больше, чем в теле. Почему спокоен? Нет, я не
собирался умирать. Наоборот, с усмешкой смотрел, что Олин – с
элегантной бородкой (не вспомнил, как его зовут) лежит мертвый, а
двое – Георгий и еще один Верде – Андрей – были серьезно ранены, а
потому совершенно беспомощны. Можно было их добить – правила эти со
скрипом, но допускали. И хотя тут же говорилось о человеколюбии
(термин гуманизма был неизвестен), но, как я понимал, это была
просто оговорка. Типа о божьей милости перед кровавой битвой.