За собачками появилась певица с кучей перьев на голове и
длинным, тоже перьевым хвостом, который волочился вслед за ней. «У
меня есть одна штучка, одна маленькая такая штучка, – пела
артистка, расхаживая взад-вперед и подметая сцену грустными
останками невинно убиенных птичек. – Но о ней знает только Джимми,
один только мой Джимми… И может быть, еще парочка человек».
Около половины зала с упоением вслушивались в эту белиберду;
остальные равнодушно продолжали есть и пить. На часах было девять.
Краслен изучал посетителей, но никого напоминающего Джонсона не
видел.
Артистка закончила петь про свою штучку, отстегнула хвост и
запрыгала по сцене, весело распевая: «Он видел меня голой,
совершенно голой! Ах, какой конфуз! Он видел меня голой, как же так
могло получиться?!». Несколько мистеров с красными лицами стали
притопывать в такт. Перья на голове певицы сильно раскачивались, и
Краслен ждал, не свалятся ли они. Джонсона по-прежнему не было.
Краслен был взволнован с самого утра, но только сейчас это волнение
стало по-настоящему неприятным.
На сцену, между тем, высыпало сразу несколько артисток. К их
пению Краслен не прислушивался. «А что, если Джонсон убит? – думал
он. – Или снова в тюрьме?». В таком случае за ангеликанский
пролетариат было, конечно, обидно, но в первую очередь Кирпичникова
беспокоило, что ему делать дальше и как выбираться из этой
отвратительной страны. Кофе совершенно остыл. Когда стукнуло 9-15,
артистки повалились на сцену и задрали ноги, представив вниманию
публики длинный ряд поп. В ответ раздались бурные аплодисменты,
переходящие в овации.
Девица, вышедшая на сцену полдесятого, уже не пела ничего. Она
только пританцовывала и снимала с себя одежду. Когда упал
бюстгальтер, в зале воцарилась тишина – такая важная,
взволнованная, трепетная, что Кирпичникову поневоле вспомнился
Мавзолей. Глаза мистеров заблестели и впились в артистку. Дамы
зарумянились и тоже с интересом наблюдали раздевание, покусывая
губы.
«Чего это они так разволновались? – подумал Краслен. – Женщину,
что ли, не видели?». Потом он вспомнил лекцию о буржуазной
стыдливости, прочитанную в их заводском клубе год назад. «Ах да, у
них же принято стесняться! И купаются в костюмах! Вот умора!».
Освободившиеся от капиталистических предрассудков пролетарии
купались и принимали воздушные ванны исключительно нагишом, поэтому
Краслена, разглядевшего подробно и давно всех заводчанок, зрелище
артистки, прикрывающей кроличьей шкуркой отсутствие лифчика,
совершенно не впечатлило. Но все-таки, чтобы не выдать своего
пролетарского происхождение, он тоже потаращился на голую девицу и
немного попыхтел.