- Нет, - он мотнул головой. – Игнатий, брат, я добыл мясо.
Немного, но это все же... мясо, плоть, которая не даст нам умереть,
- келарь опустился на снег и осторожно развернул холст.
- Откуда, Мартин? – я с недоверием смотрел на горку подмерзших
кусочков, похожих на ободранные мизинцы. – Где же ты мог взять
такое?
- Пожалуйста, не спрашивай. Я говорил уже – Господь мне поможет…
И Он помог. Помог, Игнатий. Будем усердно молиться – поможет еще.
Мы должны пережить эту зиму.
Мы сварили добычу келаря в котелке. От мутного, пенистого навара
исходил сладкий запах, и у меня разболелась голова. Господи,
наверное, я просто забыл, как пахнет вареное мясо. Мы ели его,
хватая из кипятка. Старику же Адриану налили варево в миску. Он
приподнялся, прошептал литанию* и тоже ел, поглядывая на нас
каким-то детским светлым взглядом, будто сверкающие серафимы стояли
за нашими спинами. Ветер скреб в стенах камни, мел по отрогам снег,
а в нашем очаге горел огонь, добрый, словно улыбка Бога.
Через день Мартин снова ходил выше по реке. Вернулся после
полудня, и снова принес мяса, меньше, правда, чем первый раз –
три-четыре горстки подмороженных кусочков, нарезанных ножом, но и
такая добыча означала для нас не меньше чем жизнь. После этого
Мартин ходил еще, приносил, и мы ели, отслужив Вечерню. Собирались
в келье старика, клали в очаг хворост для огня и ели горячее
варево, усевшись тесно вокруг котелка. К Юлию и мне потихоньку
возвращались силы, и мы поднимались к входу в ущелье, что
находилось южнее, рубили там сучья потолще, сносили их к приюту. У
начала того ущелья, где снег не был глубоким, мы нашли немного
съедобных клубней – радовались и плакали, славя Господа нашего. В
эти дни и с братом Адрианом произошли перемены, которые, конечно,
были чудом. Лицо его помолодело будто, борода, прежде похожая на
сухой серый прах, распушилась, и в прядях ее появился теплый блеск.
Сам старик все чаше вставал с вороха шкур, ходил к образу, и на
коленях вдохновенно читал литанию вместе с нами.
Я часто вспоминал слова Мартина. Слова, которыми он мне ответил,
на вопрос, где он взял мясо в этой снежной пустыне. Голос келаря
тревожил меня даже во сне: «Господь мне поможет… И Он помог» - в
этом голосе слышалась радость, какой-то молельный восторг, и еще
страх… тихий, затаенный и такой глубокий, что казалось, лежит он
самом дне бездны, имя которой Преисподняя. Первое время я не смел
возвращаться к этому разговору, в свободные от молитвы и работы
вечера сидел в своей келье и думал, как же ему помог Господь. Как?!
Он помогал Моисею, Исайе… Но ведь Мартин не пророк. И почему тогда
мясо – пищу не самую чистую для нас? Я пытался представить нашего
Мартина, упавшего ниц среди обледенелых гор, и свет Господа,
ставшего золотистой мандорлой* над ним. Пытался представить
изжигающее моления нашего брата и пронзающие слова Господа. Но я не
мог вообразить, как сам Господь дает ему мясо. Если даром Его была
птица или какой-нибудь зверь, то почему тогда келарь не приносит их
целиком, а берет лишь нарезанными мелко кусками? Может облик
существ, которых мы едим, неприятен? Может это крысы или пожирающие
падаль вороны? Но разве может такое дать для съеденья людям Бог?! Я
не знал, что уже думать. Все больше меня начинали тревожить страхи,
с каждым днем тянущие мой рассудок к краю бездны, где преисподняя.
Я ни с кем не делился с ними, только разговор первый начал
Юлий.