– И что, такое бывает каждый раз,
когда ты испытываешь жалость к кому-нибудь? – осторожно уточнил
Барс.
– Нет, – помотал головой Аль. – Нет.
Я больше не умею испытывать жалость… За последующие тринадцать лет
меня отучили от очень многих вещей, в том числе и от жалости к
другим. Не сразу, конечно… А в тот день… Стражники подняли меня,
завели в караулку. Заставили залпом выпить кружку холоднющего вина.
У меня сразу свело зубы, а в голове приятно зашумело, и на душе
стало легко… Да, я тогда сильно опьянел. Еще бы! Много ли надо
пятнадцатилетнему мальчишке, ни разу в жизни не пробовавшему
хмельное!.. От стражников пахло потом, табаком и горячим металлом,
и я, помню, отчаянно захотел стать одним из них…
Темьян-Барс понимающе вздохнул и
спросил:
– И ты пошел назад в общину?
– Нет, – покачал головой Аль. – В нас
с рождения вкладывали одно простое правило: если ты получил приказ,
во что бы то ни стало обязан выполнить его. Сдохнуть, а выполнить…
А для меня в тот день приказом являлось задание передать записку
лекарю… Оклемавшись, я вышел из караулки и пошел по городу
разыскивать нужную улицу. Вид у меня, конечно, был еще тот. В
перепачканной блевотой и дерьмом одежде, с засохшими кровавыми
подтеками на лице. Да и пахло от меня так, что встречные люди
морщились и переходили на другую сторону улицы. Представь, каково
это для пятнадцатилетнего подростка! Самолюбивого и не уверенного в
себе!
Аль сделал паузу, улыбаясь
воспоминаниям.
– Да уж, – фыркнул Темьян.
– Я шел, из последних сил стараясь не
обращать внимания на гримасы встречных, и только это спасло меня от
повторения приступа. Лекарь встретил меня понимающим взглядом и
повел на кухню, велев кухарке нагреть воды… Теперь-то я знаю, что
Наставник загодя предупредил его. Лекарь знал, в каком непотребном
виде я появлюсь… Пока я отмывался в лоханке, он принес новенькую с
иголочки одежду, словно на меня пошитую… Ввернее, на меня и
пошитую, говорю же, все было подготовлено заранее… А потом
пригласил меня отобедать с ним и его семилетним сыном.
Обед я запомнил плоховато. Помню
только, что его сын таращился на меня, открыв рот. Я же ел, не
чувствуя вкуса, и боялся поднять глаза. А дальше произошло нечто
неучтенное моим Наставником. В самый разгар обеда с кухни раздался
истошный женский крик. Лекарь с мальчишкой бросились туда, а я
сидел как пригвожденный и изо всех сил пытался оттянуть
неизбежное.