И вдруг я вспоминаю! Папенька
рассказывал, что называл мою покойную матушку не по полному имени,
Мария Алексеевна, а ласково – Мари. И я, пока не иссякла решимость,
бегом направляюсь к той части кладбище, где находится семейный
склеп. У меня нет другого выхода – только этот. Маменька меня
простит.
А вот и усыпальница. Печально
свесивший голову, со сложенными крыльями ангел перед входом хранит
покой моих предков. Не глядя на него, не рассматривая его
завороженно, как обычно, я вхожу в склеп и склоняю голову у могилы
моей матери. Тихий шепот, раздавшийся за спиной, пугает меня до
вскрика. Оборачиваюсь – никого. Но, может, матушка, напуганная тем,
что я собираюсь сделать, желает меня остановить? Но я по‑прежнему
полна решимости, рассматриваю гробницу, думая, как схоронить куклу?
Крышку не поднять, пол каменный. Закопать куклу перед входом? И
вновь шорох за спиной пугает меня почти до обморока. Я оглядываюсь
– никого нет. Страх наваливается на грудь тяжелой плитой,
стискивает горло так, что я едва не задыхаюсь. Сознание мутится, я
боюсь лишиться чувств и просто кладу куклу на гробницу моей матери.
Не оглядываясь, выскальзываю наружу. Свежий ветер приводит меня в
чувство. Но вдруг луна, освещавшая кресты, заходит за тучу, и
становится так темно, что хоть глаз выколи. Рядом со мной
всколыхнулся воздух, почудилось какое‑то движение, словно кто
подошел ко мне. На меня дохнуло сырым холодом и смрадом, чьи‑то
невесомые ладони коснулись моей шеи… И я лишилась чувств.
* * *
Вернулась Ада домой уже ближе к
полуночи. После того, как они с Борисом расстались, она еще долго
кружила на машине по ночным автострадам, съезжая с одной дороги на
другую, исследуя новые маршруты, но не запоминая их. И точно так же
хаотично перебирала свои воспоминания и ощущения, проживая остаток
дня не столько в настоящем, сколько в прошлом. Сожалений не было,
грусти – тоже, предаваться напрасным мечтам о том, чтобы их чувства
вновь заполыхали всепоглощающим пожаром, она также не собиралась.
То, что случилось сегодня, не было началом новой главы, а, скорее,
дописанным наконец‑то эпилогом. Она пролистывала воспоминания, как
открываемые наугад страницы когда‑то любимого романа, перечитывала
пометки на полях, иногда улыбаясь своей наивности. И с каждой
перевернутой страницей лишь тверже убеждалась в том, что уже не
живет, участвуя, как героиня, в том сюжете, а бесстрастно наблюдает
его со стороны.