На постоялом дворе Карим нанялся помощником. Хозяйка – полная
добродушная вдова – начала расспрашивать:
- Как же тебя зовут, откуда будешь?
- Мое имя Карим, милостивая госпожа, а буду я с подножия Гинга.
Моя семья занимается зерном: мы его сеем и обмениваем на товары у
соседей.
- Отчего ж ушел?
- Прокормиться ныне нелегко, вот отец и отправил пытать счастья
вдали от дома. Вы не сомневайтесь: я работать умею и многого не
прошу, мне бы корку хлеба да уголок для сна.
- Ну что ж, корку хлеба найдем, давить ухо можешь на сеновале.
Только смотри: замечу, что отлыниваешь или чужое присваиваешь –
вылетишь у меня в дегте да перьях, усвоил?
Карим не отлынивал, на чужое не зарился тем более: не на что
зариться было. Деревня пряталась на отшибе страны, но на
пересечении двух гужевых путей – с востока и юга, - поэтому
постоялый двор пустовал редко. Работы хватало, хотя по первости
Кариму доверили только конюшню: расчищать от навоза, слать солому,
следить, чтобы в корытах был корм, а в пойлах – свежая вода. Люди
на постоялом дворе останавливались разные: от простых крестьян с
полупустой телегой до вызывающих отрядов купцов, путешествующих с
богатыми обозами и устрашающей охраной. Когда не хватало рабочих
рук и хозяйка вызывала Карима подсобить в трактире, он мельком
улавливал обрывки разговоров. Много говорили о песочной гильдии и
возможности ввозить куда-то свои товары: ситец, бархат, вельвет,
шелк. Обсуждали предстоящую войну двух соседних стран, сетовали, –
вскорости два рынка будут потеряны. Искали, с кем бы объединиться,
чтобы без потерь и ущерба миновать леса Кальена. Пили за здравье
чьего-то царя. Обсуждали строительство верфей.
Раз ночью мирно спящий двор переполошили крики. Карим слетел с
крыши, бросился к воротам. Охая, прибежала хозяйка. По дороге брели
лошади развороченного отряда негоциантов, которым махали рукой на
прощанье неделю назад. От пышных иноземцев осталось несколько
человек в лохмотьях, по большей части охрана, большинство купцов
остались лежать в Кальене, обнимая свой груз. Выживших разместили в
комнатах, послали за лекарем. Один купец с дырой в боку метался в
горячке, хватал Карима за руку, вскрикивал. Карим пытался помочь,
чем мог: обтирал влажной тряпкой, обмазал помаленьку всеми
бабкиными мазями. Пришел клокастый старик, пихнул что-то в рану,
ушел. Карим вновь занялся продырявленным. Один из столбцов кровати
потемнел, словно его лимоном натерли. Карим перебрал похожие
случаи, от догадки спину оцарапали холодные мурашки, встали дыбом
короткие волосы. Он махнул рукой, сгоняя горного духа, тот пропал,
но теперь Карим ясно чувствовал его присутствие. Купец застонал,
завертелся. Был он вовсе не кисейного, не торгового сложения, шире
Карима по крайней мере вдвое, все норовил встать и с кем-то биться.
Когда окно окрасилось розовым, купец угомонился, лишь дышал хрипло
и с натугой, в сознанье не приходил. Лекарь возвращался еще два
раза, менял повязки, цокал языком, лез грязными пальцами в рану.
Вечером под влажное пенье цикад негоциант открыл глаза. Карим
кинулся к нему, но тот лишь сказал что-то на своем языке и
расслабленно вдавился в матрас.