Карим заулыбался:
- Ну что вы, бабушка, какой же Хашим? Какая же стайка? Чтобы я к
бандитам примкнул? Не для того вы меня растили, ночами не спали,
живота не жалели, чтобы я вам такой черной неблагодарностью
отплатил. Каким же нехорошим надо быть человеком, чтобы попрать все
ваши уроки и наставления? Не вы ли меня учили, что только честная
жизнь, полная праведного труда и забот, достойна уважения? Что лишь
она на старости лет приносит ощущение удовлетворения и покойства?
Что кривая дорожка и легко заработанные туры приведут ни к чему
иному, как к клетке и горьким раскаяниям о содеянных грехах? Что
человек, преступивший указы, главные и второстепенные, ради
собственной наживы, никогда не сможет в полной мере прочувствовать
вкус вареной репы и щавеля? Не вы ли каждый вечер рассказывали о
пытках и казнях злостных злодеев, ни разу не повторившись? Не вы ли
раз и навсегда внушили отвращение моей нежной детской душе ко
всякого рода негодяям и разбойникам? Как же можете вы даже
помыслить о том, что я так легко забыл все ваши заветы? Что забыл
ваш милый сердцу лик и бессердечно променял его на лицо Хашима? Что
попрал ваши просьбы и переметнулся на сторону беспросветной
тьмы?
- Рожа от иронии не треснула?
Карим оскорбился.
- Как можете вы думать, что я смею над вами насмехаться? Своими
подозрениями вы разбили мне сердце. Никогда боле я не смогу
взглянуть вам в глаза без того, чтобы не вспомнить этой горькой
минуты, этих сомнений и необоснованных обвинений. Если вы
действительно такого обо мне мнения, мне нет места в этом доме, и я
немедленно его покину, чтобы одним только своим видом не возбуждать
в вашей душе черных мыслей!..
Это было очень кстати. Миска с похлебкой уже опустела, на
добавку можно было даже не надеяться, поэтому уходить следовало
быстро и красиво.
- Проваливай, только деду сначала помоги. Ему опять кости
скрутило. И запомни, еще раз услышу, что ты бегаешь под Хашимом, по
всему Бараду со спущенными штанами прогоню!..
Сохраняя выражение смертельной обиды, Карим покинул кухню.
- Старая ведьма! – беззлобно выругался он уже за порогом и
опасливо оглянулся. Осознав, что в этот раз остался безнаказанным,
расправил плечи и позвал: - Деда! Ты где?
В молочно-белом покрывале, освещенном несильным пока солнцем,
показалась голова в съехавшей набекрень толстой шапке. Карим
хмыкнул: плывущие сами по себе в липком тумане части тела веселили
его до сих пор. Дед махнул рукой и вновь исчез, склонившись над
грядкой. Карим привычно пригнулся, чтобы не рассекать шеей вечно
холодное небесное море и поплыл по земным тропинкам, чувствуя, как
загривок покрывается ледяными капельками воды, оседающими на
волосах и тяжелеющем шарфе. Плотная завеса на уровне глаз чуть ниже
сменялась полупрозрачной дымкой, у земли рассеивалась вовсе,
открывая взору влажную рыхлую почву. Когда добрался до деда, теплая
рубаха полностью промокла.